Л. Бабушкин   ЗАЧЕМ ПРЕКРАСНОЕ ПРЕКРАСНО?    Оглавление

Глава 5

Оправдание красоты

 

    С красоты начинается ужас.

Р. М. Рильке


     Прекрасное -- манифестация сокровенных законов природы; без его возникновения они навсегда остались бы сокрытыми.

Гете

    К одному роду истин относятся такие простые и ясные утверждения, что обратные им, очевидно, неверны. Другой род, так называемые "глубокие истины", представляют, наоборот, такие утверждения, что обратные им тоже содержат "глубокую истину".

Нильс Бор


    Трудно вообразить человека, который никогда не руководствуется эстетическими критериями и для которого нет ни прекрасного, ни безобразного, ни комического, ни трагического. О красоте написано немало ученых книг, но говорится в них, в основном, об эстетических процессах в искусстве. Область эстетики, однако, гораздо шире. И не создана еще теория, которая объяснила бы природу эстетического и ответила на вопрос о том, почему красота необходима.

    Поэтому приходится согласиться с З. Фрейдом: “Наслаждение прекрасным обладает особым, слегка наркотизирующим характером ощущений. Польза прекрасного не слишком ясна, его культурная ценность тоже неочевидна, и все же без него культуре не обойтись. Эстетика как наука изучает условия ощущения прекрасного; о природе и происхождении прекрасного она ничего не может сказать. Как повелось, отсутствие результатов прикрывается высокопарной и бессодержательной болтовней” (З.Фрейд “Недовольство культурой”. Перевод А. М. Руткевича по изданию: Freud S. Studien- ausgabe. Bd. IX Frankfurt a. M., 1974)

   Нуждается ли красота в оправдании? Красота сильно воздействует на поведение людей, но это не всегда заслуживает их благодарности. Фрейд в только что приведенной цитате довольно осторожно говорит о её “наркотизирующем” действии, а у Достоевского в “Братьях Карамазовых” Митя Карамазов прямо утверждает, что “красота - это страшная и ужасная вещь!“ и доказывает это собственной трагической судьбой. Известно: "красота совращает с пути истинного"

   Мы живем в мире, основным физическим законом которого является увеличение энтропии (которое есть мера увеличения хаоса или, попросту, разрушения), а основными ценностями - упорядоченность и организованность. И в каждый миг кажущегося покоя происходит борьба с энтропией, противодействие разрушению и непрестанное воссоздание разрушающегося. Упорядоченность основывается на повторяемости: “что было, то и будет…” Но эстетические явления нарушают сложившийся порядок вещей, - механизм повторяемости как бы не срабатывает, дает сбой, и в результате происходит совсем не то, что “должно" было произойти. Поэтому мы и воспринимает красоту как нечто неожиданное и нелогичное. Эстетическое переживание всегда связано с отклонением от достигнутого уровня организованности. Подчинение эстетическому чувству - это временная уступка хаосу 

    Человек любуется красотой заката - в чем здесь “уступка хаосу “? Однако, если увиденное не нарушило привычного хода мыслей, не смутило душевного покоя и ничего не изменило в человеке, то не было и подлинного эстетического переживания.

   От красоты - хотя она и приятна, - нет никакой пользы, и уже одно это делает увлечение красотой делом довольно сомнительным. Впрочем, пользу нередко в том только и находят, что красота приятна для глаз и дает успокоение нервам. Но это конечно еще не основание, чтобы предпочитать красоту здравому смыслу. И если на одну чашу весов положить “приятность для глаз”, а на другую доводы здравомыслящих людей, знающих как рискованно давать волю чувствам (хотя бы при выборе хода в шахматной партии), то вторая, очевидно, перевесит.

- Какая глупость - эта Любовь, - размышлял Студент, возвращаясь домой.
- В ней и наполовину нет той пользы, какая есть в Логике. Она ничего не доказывает, всегда обещает несбыточное и заставляет верить в невозможное. Она удивительно непрактична, и так как наш век - век практический, то вернусь я лучше к Философии и буду изучать Метафизику. И он вернулся к себе в комнату, вытащил большую запыленную книгу и принялся ее читать
.

О. Уайльд
Соловей и роза

   Красота, как и любовь, побуждает к безрассудству, она алогична и непрактична. Сравнение игры человека с игрой компьютера наводит на мысль, что отсутствие эстетических критериев у машины дает ей преимущество. Компьютер оказывается более объективным, чистая, “не замутненная” чувствами логика приводит к лучшим результатам.
   Шахматистам известна красивая комбинация Морфи из партии против Берда (Лондон, 1858)

  Берд - Морфи, 1853
1.

   В этой позиции Морфи пожертвовал ладью: 1… Л : f2, и после 2.С : f2 поставил под удар пешки еще и ферзя 2… Фа3!   Далее последовало: 3. c3 Ф : a2 4. b4 Фa1+ 5. Kрc2 Фa4 + 6. Kрb2 С:b4
7.С : b4 Л : b4+ 8. Ф : b4 Ф : b4+ 9. Крc2 e3! 10. С : e3 Сf5+ 11. Лd3 Фc4+ 12. Kрd2 Фa2+ 13. Kрd1 Фb1+ и белые сдались. Комбинация вызвала всеобщее восхищение и надолго запомнилась.
  Но вот появился компьютер и доказал (точнее, подтвердил и уточнил то, до чего раньше докопались настырные аналитики), что при правильной защите белых (6.Крс1! вместо Крb2) комбинация Морфи давала только ничью. И лучше было не гнаться за красотой, а просто сыграть 1…Сg4, чтобы спокойно реализовать свое достаточное для выигрыша преимущество.
   Когда эстетические оценки преобладают, в жертву красоте приносится оптимальность решений. Об этом свидетельствует и следующий пример


Геллер – Эйве, 1953
2.

22… Лh8?!! … Два восклицательных знака к ходу в партии я поставил за красоту идеи: эта отвлекающая жертва ладьи — очень нестандартное тактическое решение! Черные набрасываются ферзем, ладьей и слоном на неприятельского короля, а их конь в одиночку справляется с защитой собственного монарха. Но, увы, пришлось поставить и знак вопроса — за чисто шахматную силу этого хода: в возникающих бурных осложнениях черные рисковали растерять свое преимущество.
И все же я солидарен с выводом Бронштейна: «Хотя аналитики доказали, что идея 22...Лh8 преждевременна, любителям шахмат трудно с этим согласиться: такие ходы не забываются!»
“ (Каспаров)

В знаменитой “неувядаемой” партии (Андерсен - Дюфрень, Берлин 1852), как выяснилось позднее, красота также была не в ладу с шахматной истиной.

3.

17. Кf6+!!? Два восклицательных знака - за красоту комбинации. А вопросительный - за ненужные осложнения: простое 17. Кg3 Фh6 18. Сc1 Фе6 19. с4 Кd5 (19… Фg6 20.Кh4 Фg4 21. С : f7+) 20. Кg5 К : c3 (20…Фg4 21. Ле4) 21.Фb3 завершало игру без всяких хлопот. Но … сокровищница шахматного искусства недосчиталась бы крупного бриллианта! “ (Каспаров)

Красота лишает рассудительности и хладнокровия. Как показывает следующий пример, иногда она просто ослепляет.

Красильников – Бекмен, 1974
4.

   Белые сыграли 1. Лd6? Расчётливый компьютер не задержался бы на этом ходе. Человек же “запал” на красивую тактическую идею, и убедившись в том, что немедленное взятие ладьи ведет к мату (1…ed 2. Сс6+ Крf8 3. Фe8#), а ферзем отходить некуда, дальше, видимо, и считать не стал: от добра добра не ищут.
  Самое интересное, что, получив этот “красивый” ход (партия игралась по переписке), игравший черными… сдал партию. Истина же состояла в том, что после 1…Сс3+! (освобождая поле g7 для отступления короля) черные выигрывали.

   Вовсе уж поразительный случай произошел в партии Корчной - Спасский, Белград 1977 год.

Корчной - Спасский, 1977
5. 

   Здесь белые неожиданно отдали слона, а затем и ферзя, после чего им оставалось только сдаться. 32.С : f5 Л : f5 33. Ф : f5 C : f5 Корчной объяснил такую самоубийственную игру гипнозом. Но, думается, здесь не обошлось без “наркотизирующего” воздействия эстетических мотивов: вероятно белых смутил призрак красивого мата ладьей на h8.
   Правильная комбинация ведет к быстрому успеху - в одной партии. Но благодаря красоте она получает широкую известность, порождает иллюзии и будоражит тысячи “неокрепших” умов. И в результате - некорректные жертвы, или в лучшем случае, масса времени и сил, потраченных на борьбу с соблазнами и расчет фантастических вариантов, от которых все равно придется отказаться. Поиски красоты неэкономичны.

   Да что там неокрепшие умы! Вот что говорил Бронштейн на закате своей спортивной карьеры:
Когда я был очень молод, я полагал себя обязанным все считать до конца. Допустим, ситуация на доске настойчиво требует жертвы. Начинаю считать, ищу мат или выигрыш материала. Ничего форсированного найти не могу. Отказываюсь от риска. Сколько партий погубил я таким образом!? Сколько раз, анализируя критическую позицию после тура, находил я красивейшие варианты, приводящие к победе, а главное — к созданию полнокровного произведения. Я губил красоту своей нерешительностью, неверным подходом к шахматам.
Теперь я опытней, искушенней. Годы научили меня верить интуиции. Я позволяю себе роскошь посчитать комбинацию на три-четыре хода вперед. И знаю, поскольку жертва обусловлена требованиями позиции, решение обязательно отыщется

   Бронштейн с его гениальной интуицией мог, наверное, жертвовать без большого риска для результата. Но это ли верный подход к шахматам? 
  Не практичнее ли и надежнее целиком подчинить свою игру рассудку и логике, хладнокровно рассчитывая варианты? Не лучше ли не поддаваться соблазну красоты, заставляющему учащенно биться сердце и толкающему к безрассудству? Но только очень немногие могут так играть. Так играл Капабланка.
  “При большой любви к простоте я всегда играю осторожно и избегаю риска. Думаю, что поступаю правильно, ибо излишняя „смелость" противоречит сущности шахмат, которые — не рискованная игра, а чисто интеллектуальная борьба, построенная на логических данных
(Капабланка. “Шахматный листок”, № 5, 1930, Ленинград)

   Предшественник Капабланки на шахматном троне - Эм. Ласкер, - упорно отстаивал здравомыслие и объективность в шахматах. Он высоко ценил и эстетическую сторону шахмат, но неправильную игру ради красоты осуждал довольно жестко.
   “Люди до такой степени находятся под обаянием красоты, что перестают быть объективными в своих суждениях. В своем увлечении они неохотно ставят вопросы и не любят исследований. Но в один прекрасный день все же выступает критика; это так же неизбежно, как неизбежна смерть” (Эм. Ласкер. “Учебник шахматной игры”, М: 1937, стр. 259)
   В позиции на следующей диаграмме белые пожертвовали слона на h7. Cтейниц точно защищался, отбил атаку и партию выиграл.

Цукерторт – Стейниц
6.  

   Ласкер по этому поводу писал: “Белые стоят плохо. Однако, они могли бы попытаться продолжать борьбу, играя 1.Фf3—h3 g7—g6 2.Cf4 : d6 c7 : d6 3. ЛеЗ : е8+ Ла8 : е8 4.ФhЗ—d7, или же, в случае 2... Ле8 : еЗ, отвечая З.ФhЗ : е3 с7 : d6 4.ФеЗ—е7. Вместо того, чтобы добросовестно защищаться, они, не проанализировав комбинацию до конца, решаются на отчаянную атаку,  умаляя этим достоинство шахматного мастера.” (Эм. Ласкер. “Учебник шахматной игры”, М: 1937, стр. 148)
  Не давайте воли чувствам, играйте правильно и красота придет - примерно так можно сформулировать отношение чемпиона мира к логике и эстетике в шахматах. (И верно: например, в многотомнике Каспарова ‘Мои великие предшественники’ есть много красивейших вариантов, не замеченных людьми, но найденных равнодушным к красоте компьютером). Но это легко сказать - не поддавайтесь чувствам, человек ведь не компьютер, совсем без эмоций обходиться не может. На практике и сам Ласкер нередко отступал от своих наставлений и не всегда избегал рискованных продолжений. Возможно, он и убеждал-то, в первую очередь, самого себя, - боролся с собой. Не случайно, как вспоминал И.Майзелис, Ласкер любил рассказывать следующий анекдот. 

   “Врач признал больного неизлечимым, и тот обратился к другому врачу, который поставил его на ноги. Полгода спустя пациент встречает своего первого врача. Врач обрадован и удивлен: «Как, вы еще живы? Кто же лечил вас?» — «Доктор Шмидт».— «Так я и думал! Эдакий халтурщик! — говорит врач.— При правильном лечении вас ничто не спасло бы!»
— Вы понимаете? — добавлял, смеясь, Ласкер. — При правильных, рутинных продолжениях спасения нет. Значит, надо играть «неправильно»!”

   В отличие от людей электронные шахматисты никогда не рискуют, даже “во спасение”. И результаты говорят, как будто, сами за себя. Уже теперь машины регулярно обыгрывают сильнейших гроссмейстеров. При этом вычислительная техника быстро развивается, и мощь компьютеров возрастает не по дням, а по часам. Если так будет продолжаться, то возможно уже через год-два чемпион мира среди людей проиграет компьютеру всухую. Как этому помешать? Может быть, надо научить компьютер рисковать и заразить его любовью к красоте?

   Впрочем, эмоциональный шахматный автомат может оказаться еще опаснее. В одном из фантастических рассказов А. Бирса изобретатель Моксон, создавший такую машину, от её рук и погибает:
  “Немного погодя Моксон, который должен был сделать очередной ход, вдруг поднял высоко над доской руку, схватил одну из фигур со стремительностью упавшего на добычу ястреба, воскликнул: "Шах и мат!" - и, вскочив со стула, быстро отступил за спинку. Автомат сидел неподвижно... Его била мелкая, непрерывная дрожь. Тело и голова тряслись, точно у паралитика или больного лихорадкой, конвульсии все учащались, пока, наконец, весь он не заходил ходуном. Внезапно он вскочил, всем телом перегнулся через стол и молниеносным движением, словно ныряльщик, выбросил вперед руки. Моксон откинулся назад, попытался увернуться, но было уже поздно: руки чудовища сомкнулись на его горле…”   (Амброз Бирс. “Хозяин Моксона”)

   Есть и альтернативный вариант: людям отказаться от стремления к красоте и научиться играть (считать варианты) так, как играет компьютер. Похоже на то, что шахматы пошли именно по этому пути.

 Мнение современного автора:
Можно что угодно говорить о здоровом цинизме и практичности нового поколения молодых. но для меня очевидно, что они лучше играют в шахматы, чем их великие предшественники. Подчеркиваю, именно играют, а не понимают и чувствуют. Ни о каких поисках гармонии речь не идет - в наш век тотального потребления в борьбе за выживание в среде профессионалов побеждает сильнейший. Сильнейший здесь, сегодня и сейчас. Эта жесткая конкретика ? отличительная нашего времени” А всякие там «творческое наслаждение, эстетика» и прочие «чудачества» стали уделом любителей. ” (Цатурян)

   Как это не парадоксально, “эстетические излишества” присущи и природе. Теперь мало кто сомневается, что эстетические чувства ведомы не только людям, но и животным. Об этом писал ещё Дарвин. Эстетические критерии сыграли существенную роль в половом (точнее, в межполовом) отборе. Самки выбирали наиболее красивых самцов. В результате появились птицы с ярким демаскирующим оперением, павлины отрастили громоздкие, затрудняющие передвижения хвосты, самцы птиц научились звучным песням, привлекающим не только самок, но и хищников.… И ученые до сих пор не находят объяснения тому факту, что естественный отбор все эти украшения сохранил.

***

   Если красота – это зло, то зло неизбежное. Без красоты людям не обойтись. Она необходима как страх или боль, и поэтому нам остается только благодарить Бога за то, что красота все-таки гораздо приятнее боли.
   Всё совершаемое под влиянием эстетических побуждений следовало бы решительно осудить, если бы подчинение чувствам не были необходимым противовесом неизбежной консервативности рационального мышления. Логика и здравый смысл удерживают нашу активность в пределах прежнего опыта: правильно и надежно только то, что было и повторялось, то, что многократно проверено практикой. Но можно ли расширить границы знаний, не переступая этих границ, не вторгаясь в хаос единичного и случайного? То, что было неправильным вчера, может оказаться целесообразным сегодня. И наоборот: не все, бывшее разумным в прошлом, достойно будущего. Но для рассудка приемлемо только то, что было разведано и подтверждено прежде. Как убедиться в том, что старые, установленные еще до нас, и ограничивающие нашу свободу, правила, еще не устарели, а все еще действенны и не требуют изменений, если никогда не поддаваться соблазну действовать “неправильно”, – то есть по-новому?

Перед ошибками захлопываем дверь.
В смятенье истина: Как я войду теперь?

(Р.Тагор)

   Без разбора захлопывая дверь перед всем новым и парадоксальным, дискурсивное сознание лишается источников творческого развития. В рассудочном мышлении главенствует логический закон исключения третьего, накладывающий запрет на противоречия. Это защищает от хаоса и обеспечивает целостность понятийно-логического сознания. Но это же приводит и к отставанию наших знаний и представлений от изменяющейся реальности.
   Рассудок апеллирует к прошлому: он ориентирован только на повторение того, что уже было, и не готов к встрече с принципиально новым, ранее не бывшем. (У Б.Рассела есть притча про курицу, которая всякий раз, когда хозяин приносит ей зернышек поклевать, бежит ему навстречу; но она также поспешит к хозяину, когда тот придет не с зернышками, а с ножом.)
   Как бы ни была развита та или иная теории, её истинность обусловлена реалиями того времени, в какое она создавалась. Теоретическое мышление привязано к прошлому и не способно, противодействуя самому себе, самостоятельно продвигаться навстречу будущему. Для этого необходима иная, принципиально отличная от понятийно-логического мышления и противостоящая ему форма сознания.

"Человек может действовать против самого себя, но машина не позволит дойти до такой степени извращенности."
Р.Шекли. «Координаты чудес»

   Человек, наделенный только рациональным сознанием, и потому не способный действовать против самого себя, не был бы существом социальным и саморазвивающимся. Вот поэтому было и остается нужным чувственно-эстетическое сознание, в отличие от дискурсивного мышления не избегающее новизны и противоречий. Эти противостоящие формы сознания взаимно опосредуют и дополняют друг друга: одно обеспечивает сохранение и упорядочение (обобщение) накопленных знаний, другое – их качественное (творческое) обновление и развитие. 
   Мало сказать, что чувственно-эстетическое сознание исторически предшествовало понятийно-логическому мышлению – оно создало это мышление и остается необходимым инструментом его обновления в соответствии с требованиями изменяющейся жизни.

   Рассудок апеллирует к прошлому, а эстетическое сознание – к будущему. Все прекрасное опережает свое время, оно как бы представительствует от лица будущего. Оно – типичный представитель того, что должно стать обычным. Оно предвещает множественность себе подобного. Но в этом предвосхищении нет никакой мистики, потому что красивое явление – это не внеисторическое предзнаменование перемен, а их плодотворное начало. Прекрасное – это образец и программа (ген) будущего. По его образу и подобию новое станет плодиться и размножаться в русле активной, творческой деятельности людей, создавая новый род явлений и новую закономерность.


   В качестве примера красивой идеи, намного опередившей свое время, можно привести старую задачу Шинкмана, которая очень понравилась современникам.

Шинкман, 1882 год
7.
Мат в 3 хода

   Несложно заметить, что ладья а5 ни под каким видом не может покинуть свою вертикаль, точно также как ладья e8 - свою горизонталь. Тяготы защиты делают черные ладьи малоподвижными и весьма уязвимыми. Это сразу наводит на мысль, что белый ферзь может начать на них охоту, не боясь становиться под их удары. Почему бы, например, не сыграть 1…Фе4? Теперь, как бы черные ни защищались, их ладьи неизбежно попадут под двойной удар. Например, 1…. Лс8 2. Фf5 или 1…Лh8 2.Фе5
   Однако в распоряжении черных есть контрудар, позволяющий продлить сопротивление: 1…Лg8! 2.Фd5 Л:g2+ и мат в три хода не получается.

   Самый дорогой ресурс шахматной задачи – это не материал (как в практической партии), а время. Благодаря этому универсальная стратегическая (а отнюдь не “задачная” – тактическая) идея, представленная в задаче Шинкмана, приняла остро парадоксальную форму. Парадокс заключается в том, что быстрее всего приводит к цели не атакующий, а невзрачный, выглядящий как пустая трата драгоценного времени, ход. Решает 1. Крh1! Оказывается, что двойной удар только выиграет в силе, если с ним немного повременить, чтобы предупредить контригру противника. Таким образом, решение задачи демонстрирует полное торжество профилактики, которую много лет спустя Нимцович (родившийся, кстати сказать, на четыре года позже появления этой задачи) назовет основой новой стратегии – стратегии позиционной игры!
   Трехходовка Шинкмана позволила его современникам-шахматистам заглянуть в будущее. Она ведь была создана ещё в то время, когда в шахматах продолжал господствовать атакующий стиль игры, и у тактической школы не было альтернативы. И только в 1886 году, в историческом матче на первенство мира против Цукерторта, Стейниц впервые использовал в полной мере свою новую стратегию. В связи с этим Э. Ласкер писал:
Насколько новыми, неожиданными, идущими вразрез со взглядами того времени, были мысли Стейница, видно из самого большого выигранного им матча против Цукерторта. Цукерторт верил в комбинацию, одарен был творческой изобретательностью в этой области. Однако в большей части партий матча он не мог использовать свою силу, так как Стейниц, казалось, обладал даром предвидеть комбинацию задолго до ее появления и, при желании, препятствовать ее осуществлению. Цукерторт совершенно не понимал, как мог Стейниц выигрывать, препятствуя осуществлению комбинаций… Шахматный мир также не понимал, что возвещали партии Стейница, как не понимал и того, что писал Стейниц о своей „новой школе". (Эм. Ласкер «Учебник шахматной игры», М.:, 1937, стр. 194)
   Профилактика, не понятая и отвергнутая большинством мастеров 19-го столетия, стала обычным явлением в игре современных профессионалов. Но и в наши дни овладевать искусством профилактики помогает красота этой идеи. Интересный пример обучения “профилактическому мышлению” (термин М. Дворецкого) приводит гроссмейстер Э. Гуфельд.

В. Смыслов - Э. Гуфельд,
Москва, 1967
8.
Ход черных

      29...а5!!
  Э. Гуфельд: "На занятиях с молодыми шахматистами я иногда ставил эту позицию и предлагал пари, что они не найдут единственного, наилучшего хода черных. Ни одному не пришел в голову правильный путь: все, как заведенные, сразу начинали поиски с атакующих продолжений, пока не убеждались, что они ничего не дают. И хотя при разборе вариантов я подсказывал наводящую идею, играя за белых а4-а5 и Кd7-b6, никто не обращал внимания на то, что главная задача черных здесь — помешать возвращению коня к активной жизни.”
(Э.Гуфельд «1000 эпизодов из жизни гроссмейстера», М.:, 2003, стр. 122)
   Только профилактический ход ведет к победе и в следующей позиции

Боголюбов - N.N.
Стокгольм 1919
9.
Ход белых

   Гроссмейстер Ю. Разуваев, занимавшийся в начале 60-х годов у знаменитого в ту пору тренера Владимира Николаевича Юркова, вспоминает: "Юрков предложил нам пари, что мы никогда не найдем следующий ход белых. Однако его предложение помогло нам разгадать коварный замысел черных, и следующий ход группа московских школьников нашла без особого труда"
24. Крb1!! Предупреждая Фh6+ с последующей рокировкой.24....Лd8 25.Лd:d5 Л:d5 26.Л:d5 C:d5 27. Фс8 мат.

Эстетическое сознание наделено уникальной способностью: оно умеет ориентироваться и находить свои ценности в хаосе бесчисленных частностей и случайностей, от которых вынуждено ограждать себя дискурсивное (рассудочное) мышление. Порядок возникает из хаоса. Переходы от меньшей упорядоченности к большей также начинается с одиночных и случайных явлений, которые, однако, обнаруживают тенденцию воспроизводиться и повторяться, превращаясь таким образом в закономерные и необходимые. Дискурсивное мышление не способно отличать такие явления от “информационного шума” - это дело эстетического чувства.
   Эстетическое чувство - средство оценки рационально непостижимых ценностей.
   Красота существует в постоянном конфликте с понятийно представленной истиной. Здравый смысл пытается подчинить себе красоту, вобрать её в себя, слиться с ней. Но когда это ему удается, и идея, заключенная в прекрасном действительно ассимилируется в систему рационального знания, эстетически ценным становится нечто другое, и красота по-прежнему остается в оппозиции. Здравый смысл обречен вечно преследовать красоту, но никогда не подчинит её себе полностью. Время красоты всегда опережает время логического осмысления (исчерпания) заключенных в Прекрасном идей. Но, в конечном счете, стремление к красоте и попытки её рационального постижения приводят к обретению новых истин, обогащающих наше знание. Поэтому можно сказать, что противостояние понятийного и эстетического сознания создает необходимую для творческого движения разность потенциалов.

   На шахматном материале оказывается не так сложно проследить эволюцию новых идей: от конфликта со здравым смыслом до слияния с ним. В ходе совершенствования игры парадоксальность красивой идеи постепенно убывает, а изначальная типичность, напротив, укрепляется, утверждаясь на практике. Для примера можно вспомнить, как изменялись представления о возможностях главной шахматной фигуры – короля.
   На первых ступенях обучения шахматисты усваивают, что хотя король довольно сильная фигура, активно использовать его можно только в эндшпиле, а пока основные силы не разменяны, лучше держать его подальше от поля сражения, скрывая его от “кровожадных” фигур противника, в безопасном, “тихом и темном” углу.
   Одним из первых наглядных и убедительных доказательств того, что эта истина не абсолютна, стала красивая трехходовка выдающегося американского проблемиста С. Лойда.

С. Лойд, 1903
10.
Мат в 3 хода

   “Нельзя не согласиться с тем, что эта задача является «самым колоссальным трюком всех времен». Действительно, кому придет в голову, решая задачу, покинуть королем надежное укрытие и пуститься в отчаянное плавание навстречу опасностям и угрозам. Но Лойд делает это! 1. Кре2 — черным предоставляется возможность превратить пешку в ферзя и объявить двойной шах, от которого, казалось бы, нет спасения: 1..f1Ф+ 2. Кре3 — наперекор стихиям король идет к заветной цели! Черные могут объявить множество разнообразных шахов, но они не в силах предотвратить мат одной из белых батарей. Если черные, убедившись в беспомощности ферзя, попытаются превратить пешку в коня 1.. . f1К+, то их ждет ответ 2.Лf2+. Задача имела девиз «Гамбит Стейница». Характеризующий этот гамбит ход короля — 1 .е4 е5 2. Кс3 Кc6 3. f4 ef 4. d4 Фh4+ 5. Кре2 — совпадает с первым ходом решения задачи” (Е. Умнов «Шахматная задача ХIХ века», М.:, ФиС, 1960, стр. 171)
   Замечательная находка Лойда привлекла внимание многих проблемистов. Вот, например, миниатюра Киппинга: та же идея, но в более привлекательной для шахматистов-практиков форме

Киппинг, 1911
11.
Мат в 3 хода.

 

   1. Крa5! Король отправляется на b6, чтобы принять участие в расправе со своим оппонентом, и даже новоявленный ферзь черных (после 1…d1Ф+) не сможет этому помешать.

   Следующая позиция возникла в партии Р. Тейхман – Консультанты, игранной в Глазго в 1902 году.   Эта партия, вероятно, осталась бы неизвестной, если бы её не заметил и не оценил по достоинству американский шахматный мастер Эдуард Ласкер. Красота парадоксального (по тем временам) марш-броска короля привлекла его внимание и помогла осознать типичность такой стратегии. “В высшей степени поучительная партия” – замечает Эд. Ласкер в своей книге «Шахматная стратегия» (М:., 1924).

Р. Тейхман – Консультанты
12.
Ход белых

   Черные своим последним ходом продвинули пешку на h6. “Этот ход развязывает черного ферзя, скованного угрозой мата. Но он создает на g6 слабость, которую белые используют великолепнейшим образом” (Эд. Ласкер).


   28. Крh2 b5 29. Крg3… Как оценить этот ход? Компьютерный анализ показывает, что сильнейшим продолжением было 29.Фe6+ , а ход в партии выпускает выигрыш. Здесь, как это нередко бывает, красота вступила в конфликт с аналитической оценкой. Но высшим критерием истины в шахматах является не результат отдельно взятой партии и не скрупулёзно рассчитанные варианты, а типичность (жизнеспособность) идеи, подтверждаемая (или опровергаемая) достаточно широкой практикой её применения. Вот и в данном случае эстетическая оценка оказалась дальновиднее “счетной” логики.
   Партия окончилась так: 29….а5 (сильнее Фd3+) 30.Крh4 g6? 31.Лe3 Ф:g2 32. Лg3 Фf2 33.fg Фf4+ 34.Лg4 Фf2+ 35. Крh5 черные сдались.

 

   Выше приводилась комбинация Морфи (против Берда, 1858), которая, как выяснилось позднее, не была объективно сильнейшим продолжением. Однако едва ли можно сомневаться в том, что шахматы в целом только потеряли бы, если бы Морфи отказался от своей “некорректной“ комбинации. В подтверждение этому – небольшой фрагмент из статьи Б. Блюменфельда “К ВОПРОСУ О ХАРАКТЕРЕ ШАХМАТНОГО МЫШЛЕНИЯ” (Шахматный листок 1931, стр. 280-282)

13.


   "Положение на диаграмме получилось после 21-го хода черных в партии Боголюбов—Мизес, Баден-Баден 1925. Боголюбов нашел в этом положении следующую комбинацию: 22. С : d5 ed 23. Л : g7+ Kp : g7 24. Фf6+ Кр g8 25. Лg1 + Фg4 (25.... Фg6 тоже не спасало) 26 Л: g4+ fg 27. f5 с решающим превосходством, в виду грозных проходных пешек. Комбинация Боголюбова требовала значительного расчета и правильной оценки позиции, получающейся в результате комбинации. Все это, однако, дело техники и опыта. Основная ценность комбинации в идее ее, связанной с ходом 22. С: d5. Путем чисто схематического мышления и базируясь на одних общих принципах, да этой комбинации не додуматься. Несомненно, что эта комбинация возникла благодаря какой-либо ассоциации. Не исключена возможность, что толчком к нахождению этой комбинации (пусть неосознанно для самого Боголюбова) послужила известная комбинация Морфи против Берда."  


   В практике прошлого столетия “королевская идея” (использование короля для атаки в миттельшпиле) встречалась не так уж редко. ( И. Линдер посвятил этой теме довольно большой раздел в своей книге “1000 самых красивых шахматных партий”). И все-таки в большинстве случаев агрессивные вылазки короля по-прежнему производили впечатление красивых исключений из правил.
  Поворотным моментом в развитии этой идеи стал, видимо, финал партии Шорт - Тимман (1991)

Шорт - Тимман 1991
14.
Ход белых

1. Kрg3 Лce8 2. Kрf4 Сc8 3. Kрg5 Черные сдались.
   Это окончание получило широкую известность. И может быть, благодаря этому квалифицированные шахматисты в наши дни редко упускают возможность использовать силу короля в середине игры. Во всяком случае, былого удивления и восхищения агрессивность короля в миттельшпиле уже не вызывает. Красота идеи поблекла, исключение становится правилом. Следующий пример взят уже из новейшей практики

    Бу СянчжиЛ.Брусон 2005
15.
Ход белых

 

   35.Крg3 Фa3 36.Фc7 Фa1 37.Фe7 Фe1+ 38.Крf4 Фd2 39.Крg5 Ф:g2+ 40.Крh6 Фb2 41.f4 Белые выиграли.

Вернемся к “неувядаемой” партии Андерсен - Дюфрень (1852)

Андерсен - Дюфрень, 1852
16.
Ход белых

   После ходов 17. Кf6+ 18. Лg8 19.Лad1 Ф: f3? ("19…. Лg4! сильно осложняло задачу белых " -Г.Каспаров) возникла следующая позиция:



Андерсен - Дюфрень, 1852
17.
Ход белых

   Здесь Андерсен ходом 20. Л: e7+ ! начал свою знаменитую комбинацию. Дюфрень забрал ладью 20 … К:e7!?. По поводу этого хода Каспаров замечает: “Современный профессионал и, разумеется, компьютер без колебаний ответил бы 20. Крd8, избегая немедленного разгрома: 21. Лxd7+! Kрc8 (21... Kрxd7 22. Сf5++ Kрe8 23. Сd7+ Kрd8 24. Сxc6+, и мат) 22. Лd8+! Kрxd8 (22... Кxd8 23. Фd7+!! – тот же мотив, что и в партии) 23. Сe2+! Кd4 24. Сxf3 Сxf3 25. g3! Cxd1 26. Фxd1 c5 27. cxd4 cxd4 28. Сe7+ с пресным, но выигранным эндшпилем
   Партия завершилась так: 21. Фхd7+!! Крxd7 22. Сf5++ Кре8 23. Сd7+ Крf8 24.Схе7 – мат!
   Почему игравший черными допустил такой разгром? Неужели Дюфрень (“крепкий” мастер, по книгам которого учились играть в шахматы до начала 20-го столетия) не мог рассчитать четырехходовый вариант?
 Не мог! Человек ведь не машина, чтобы считать все подряд. Видимо, жертва ферзя просто не пришла ему в голову – подобные ходы (идеи) в то время были доступны только таким гениям, как Андерсен и Морфи.
   Для того чтобы современные игроки научились принимать в расчет такие варианты, красота подобных комбинаций должна была восхищать и побуждать к совершенствованию и творчеству многие поколения шахматистов. Если бы гениальные комбинации Андерсена и Морфи не были красивы, то и сегодня так играть могли бы только гении!

Всё, что теперь, спустя тысячелетье,
Умом созревшим понимаешь ты,
Когда-то люди, чистые как дети,
Уже прочли на лике Красоты
Ф. Шиллер “Художники”

   Общение с прекрасным настраивает человека на оптимистический лад. Эстетический опыт совсем не бесполезен – он убеждает, что лучшее может лежать и за пределами обычного. Наделенный таким опытом человек и видит больше других, и возможности его больше.

Л. ван ВЕЛИ – В. Топалов 2006
18.
Ход черных

 

  ”Здесь Топалов сыграл поистине гениально. 20...e5!! Фантастический прорыв в самом укрепленном месте обороны белых. Дальнейшие варианты не очень сложны для хорошего гроссмейстера. Проблема в том, чтобы УВИДЕТЬ этот ход. Он просто не приходит в голову! Столь резкое, я бы даже сказал - грубое изменение структуры, - обычно отметается автоматически. Только шахматисты с высочайшим шахматным либидо рассматривают такие возможности среди ходов-кандидатов. В принципе, это непрактично, ведь приходится много и чаще всего бесплодно считать варианты. Зато иногда - как и в данном случае - удается потрясти воображение соперника и широкой публики”  (С. Шипов)

   Как отыскиваются такие замечательные ходы? Компьютер в поисках сильнейшего продолжения просто перебирает все разрешённые правилами ходы, отбрасывает непригодные, углубляет расчёт оставшихся…. Оценки постепенно уточняются – круг поиска сужается. Как шутили создатели первых шахматных программ, поймать льва в пустыне совсем несложно – достаточно просеять весь песок.
  Не так мыслит шахматный мастер. Чаще всего опыт и интуиция сразу ограничивают его выбор нескольким достойными внимания ходами. (С легкой руки гроссмейстера Котова такие ходы стали называть ходами – кандидатами.) И поэтому важнейшим качеством мышления “белкового” шахматиста, отличающим его от компьютера и во многом определяющим его успех, является способность не только сужать, но и расширять область поиска.
   Но что побуждает шахматиста (вопреки “принципу экономии мышления”) увеличивать число ходов-кандидатов? Во-первых, неудовлетворенность результатом, который можно выжать из проанализированных продолжений. Во-вторых, оптимизм, вера в то, что почти в любой ситуации может найтись нетривиальная идея, намного превосходящая лежащие на поверхности возможности. Чтобы найти, надо искать, а чтобы искать, надо верить…. И именно эстетические впечатления, обычно сопровождающие удачи творчества, вселяют в нас такой оптимизм. Оптимизм – это категория эстетическая.

   Не всё совершаемое человеком, имеет осознанную цель и понятый смысл. И это далеко не всегда плохо. “Если бы ученые XVIII столетия забросили электричество по той причине, что оно в их глазах было только курьезом, лишенным всякого практического интереса, то мы не имели бы в XX столетии ни телеграфа, ни электрохимии, ни электротехники” (А.Пуанкаре. «О науке», М.:, “Наука”, 1983, стр. 295-296).
   Логика отвергает самую возможность творчества: “как мы может искать то, чего не знаем, а если знаем, зачем искать?” Творческие процессы неизбежно выходят за пределы логики, они опережают логику. Это понятно: если бы люди не могли передвигаться по бездорожью, то не было бы и дорог. Вот здесь-то и возникает нужда в эстетических ориентирах, - они позволяют нам выбирать правильное направление в движении по “логическому бездорожью”, и только благодаря этому возникают новые магистральные пути дискурсивного мышления.
   Эстетическая потребность побуждает людей наперекор здравому смыслу тратить время и силы на дела, истинный смысл и полезность которых осознается только в стадии их завершения, иногда спустя века и тысячелетия.
   “Ученый изучает природу не потому, что это полезно; он исследует ее потому, что это доставляет ему наслаждение, <… > красота интеллектуальная дает удовлетворение сама по себе, и, быть может, больше ради нее, чем ради будущего блага рода человеческого, ученый обрекает себя на долгие и тяжкие труды.” (А.Пуанкаре. «О науке», М.:“ Наука”, 1983, стр. 292)

***

   Сущность эстетического проявляется прежде всего в том, что оно делает возможным человеческое творчество. Если бы жизнеспособное и прогрессивное новое не было красиво, человек не нашел бы в себе сил стать на его сторону в борьбе с отживающим свой век, но устоявшимся и привычным, старым. И если бы все отжившее не представлялось нам смешным или даже безобразным, избавляться от него было бы значительно труднее.
   Человеческое творчество опосредуется эстетически. Такое опосредование необходимо, поскольку всякое творчество связано с отрицанием прежних истин, и только благодаря эстетическому чувству “оппозиционные” творческие ценности, которые должны были бы отторгаться логикой, превращаются в ценности положительные, побуждающие человека действовать наперекор консервативному здравому смыслу.

   Николай Бердяев писал: “Человек был создан для того, чтобы стать в свою очередь творцом. Он призван к творческой работе в мире, он продолжает творение мира. Смысл и цель его жизни не сводится к спасению... Мир не перестал твориться, он не завершен: творение продолжается” (Н.Бердяев «Мое философское миросозерцание», "Философские науки", № 6, 1990 г).
   В творчестве людей продолжается и воспроизводится творчество природы, но воспроизводится на более высокой ступени. А предшествующей ступенью творчества была эволюция, создавшая человеческую популяцию. И может быть, главным результатом этой фазы творчества природы было создание качественно новой формы творчества  - то есть более совершенной формы самоё себя. Иначе говоря, человек продолжает “творение” мира по тем же фундаментальным законам, что и создавшая самого человека природа. Основные факторы эволюции – наследственность, изменчивость и отбор, – сохраняются в творчестве людей, но в качественно новой и более совершенной форме.
   Красивые явления и идеи парадоксальны, или, по крайней мере, необычны. (А если человек увидел красоту в чем-то привычном, что прежде его не волновало, то он всё-таки удивился чему-то новому, - в увиденном или в самом себе.) В любом случае все красивое рождается вследствие нарушения сложившихся закономерностей и играет в творчестве ту же роль, какую в биологической эволюции выполняют нарушающие наследственность мутации. В живой природе судьбу мутаций определяет естественный отбор. Эстетический отбор действует несравнимо эффективнее, потому что эстетическое чувство способно к предвосхищению: оно умеет с самого начала отличать (по некоторым признакам и не всегда верно) жизнеспособные (полезные) “мутации” от вредных или бесперспективных

  Всякая эстетическая ценность есть ценность творческая. На этом не стоило бы подробно останавливаться, если бы речь шла исключительно о художественном творчестве, эстетическая природа которого сомнений не вызывает. Однако не только в искусстве, но и в науке, технике, игре…  и во всем – от устройства быта до политики, экономики и нравственности, – творчество опирается на эстетические чувства.

   Далеко не все это понимают или с этим соглашаются. Всякую деятельность, в которой сильны эстетические элементы, спешат объявить каким-то “особым” или “своеобразным” искусством. И в то же время не видят (или не могут увидеть) эстетику в занятиях, традиционно причисляемых к сугубо рациональным. Весьма характерны в этом отношении выводы, к которым пришли авторы “Психологии шахматной игры”:
   “Полученные нами результаты экспериментов дают одинаковое основание, чтобы характеризовать шахматы как признаками знания (интеллекта), так и признаками искусства (творчества, образов). Мы не можем более точно формулировать это соединение как только положением о том, что шахматы представляют собою интеллектуальное искусство…
  Здесь лежит и огромное различие между шахматистом и математиком. И тот и другой должны обладать сильно развитой способностью обобщения и абстракции. Но у математиков еще более важное место занимает способность анализа, сравнительно мало проявляющая себя в психо-механике шахматиста. Кроме того, у математика его абстракции всегда остаются только абстракциями, т. е. обезличенными объединениями абсолютно однородных, «отрешенных» единиц — у шахматиста же его обобщения производятся в пределах реального и всегда остающегося для него в силе разнообразия индивидуальных характеров отдельных фигур и отдельных полей. Математик в своих обобщениях является статистиком, шахматист — педагогом и художником. Для математика — все клетки равны, для шахматиста каждая фигура, каждое поле доски — особая индивидуальность. Вот почему только психически-дефективный математик может всерьез волноваться от своих цифр. Наоборот, только психически-дефективный шахматист может не волноваться во время игры” (
И. Дьяков, Н. Петровский, П. Рудик «Психология шахматной игры...», М.: 1926, стр.148).

   Слова об “интеллектуальном искусстве” звучат в этой цитате не очень убедительно: далеко не всё, где есть творчество и образы, можно отнести к искусству. И математики “обижены” совершенно незаслуженно: у авторов "Психологии шахматной игры" было довольно наивное, на мой взгляд, представление о математике. Говоря, что "только психически-дефективный математик может всерьез волноваться от своих цифр", они, видимо, не учли, что занятия математикой отнюдь не сводятся к манипулированию цифрами; человек, производящий сложения и умножения, это еще не математик.
   Вот мнение выдающегося французского математика и философа Анри Пуанкаре (1854-1912), работы которого я уже несколько раз цитировал: "Может вызвать удивление обращение к чувствам, когда речь идет о математических доказательствах, которые, казалось бы, связаны только с умом. Но это означало бы, что мы забываем о чувстве математической красоты, чувстве гармонии чисел и форм, геометрической выразительности. Это настоящее эстетическое чувство, знакомое всем настоящим математикам. Воистину, здесь налицо чувство!" (А. Пуанкаре «Математическое творчество», в кн. Ж. Адамар «Исследование психологии процесса изобретений в области математики», М.:1970, стр. 143).


     Более очевидной представляется связь эстетики с этикой. Об этом И. Бродский говорил в своей Нобелевской лекции: “Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека его реальность этическую. Ибо эстетика--мать этики; понятия "хорошо" и "плохо" -- понятия прежде всего эстетические, предваряющие категории "добро" и "зло". В этике не "все дозволено" именно потому, что в эстетике не "все дозволено", потому что число цветов в спектре ограничено. Несмышленый младенец, с плачем отвергающий незнакомца или, наоборот, к нему тянущийся, отвергает его или тянется к нему, инстинктивно совершая выбор эстетический, а не нравственный... Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его нравственный выбор, тем он свободней - хотя, возможно, и не счастливей....
  В антропологическом смысле … человек является существом эстетическим прежде, чем этическим” ( Иосиф Бродский, Нобелевская лекция. "Книжное обозрение", №24, 1988)

   К мнению Пуанкаре о выдающейся роли эстетического сознания в научном творчестве присоединился и Т. Кун – автор получившей широкую известность книги «Структура научных революций»:“…Значение эстетических оценок может иногда оказаться решающим. Хотя эти оценки привлекают к новой теории только немногих ученых, бывает так, что это именно те ученые, от которых зависит ее окончательный триумф. Если бы они не приняли ее быстро в силу чисто индивидуальных причин, то могло бы случиться, что новый вариант парадигмы никогда не развился бы достаточно для того, чтобы привлечь благосклонность научного сообщества в целом. <…> Коротко говоря, если бы новая теория, претендующая на роль парадигмы, выносилась бы в самом начале на суд практичного человека, который оценивал бы ее только по способности решать проблемы, то науки пережили бы очень мало крупных революций...
   Должна быть основа (хотя она может не быть ни рациональной, ни до конца правильной) для веры в ту теорию, которая избрана в качестве кандидата на статус парадигмы. Что-то должно заставить по крайней мере нескольких ученых почувствовать, что новый путь избран правильно, и иногда это могут сделать только личные и нечеткие эстетические соображения.... Ни астрономическая теория Коперника, ни теория материи де Бройля не имели других сколько - нибудь значительных факторов привлекательности, когда впервые появились. Даже сегодня общая теория относительности Эйнштейна действует притягательно главным образом благодаря своим эстетическим данным” (Т. Кун «Структура научных революций», М.:, "Прогресс", 1977 г., стр. 205-208)

***

   Из всего сказанного следует важный методологический вывод. Творческие и эстетические процессы в действительности всегда слиты в одно единое целое, поэтому и изучать эти процессы целесообразно в единстве. И теория эстетики, и теория творчества постоянно наталкиваются на “неразрешимые” проблемы, преодолеть которые, однако, возможно, если рассматривать эстетические процессы как творческие, а творческие как эстетические. Поэтому продолжением и развитием начатого в этой работе разговора о красоте должно стать рассмотрение проблем психологии и философии творчества, и в частности, вопроса о том, как возникает и утверждается в жизни жизнеспособное новое.


Л. Бабушкин   ЗАЧЕМ ПРЕКРАСНОЕ ПРЕКРАСНО?    Оглавление

Сайт "Генезис". Шахматы и культура
© 2006 Л. Бабушкин.  Все права защищены.  
 Письмо автору (Бабушкин Лев Борисович)
Благодарю В. И. Евреинова за помощь и поддержку

 

Рейтинг@Mail.ru