Как мыслит шахматист за доской? Возьмем пример. Моя фигура атакована неприятельской. Будь я мыслящим автоматом, мне бы пришлось обдумать:

1) Не является ли угроза мнимой, т. е. не связана ли атакующая фигура;

2) не могу ли я эту фигуру взять;

3) не могу ли я загородить ей дорогу пешкой или фигурой, менее ценной, чем атакованная;

4) нельзя ли защитить атакованную фигуру, и если можно,
   то как именно целесообразнее всего осуществить защиту;

5) можно ли отступить атакованной фигурой, и если можно, то на какое
   поле целесообразнее совершить отступление;

6) не выгоднее ли мне, учитывая особенности позиции, оставить атакованную
   фигуру под боем.

Каждому шахматисту свойственны элементы мышления по подобной схеме, однако, каждый может подметить в себе элементы другого типа мышления, когда "думаешь, как думается". Назовем первый тип мышления схематическим, а второй — интуитивным или, правильнее, ассоциативным. Оба указанных типа мышления отличаются своими характерными особенностями, из которых отметим главнейшие.
В основе схематического мышления лежат законы формальной логики. Эти законы одинаковы для всех и одинаково привычны для всех в рамках повседневного обихода
Если нападают на мою фигуру, то я могу либо отступить, либо не отступить. Никаких индивидуальных отличий тут быть не может. Общие понятия и главнейшие принципы шахматной игры, выведенные из опыта, одинаково признаются всеми более или менее квалифицированными шахматистами. Поэтому схематическое мышление имеет тенденцию протекать у всех и всегда как бы по одному шаблону, независимо от индивидуальности, настроений и т. п. В основе ассоциативного мышления лежат не абстрактно логические обобщения, а непосредственные наши впечатления от предыдущего опыта. Каждая отдельная шахматная комбинация, с которой пришлось встретиться во время игры (или даже разбора партии), каждая позиция со своими характерными особенностями, — словом, все разнообразие идей и непосредственных зрительных впечатлений от каждой шахматной партии (пусть даже игранной с молниеносной быстротой)—запечатлевается в нашем сознании, и если даже исчезает из памяти, то остается где-то на грани сознательного и бессознательного. Конкретное положение в каждой данной партии может ассоциироваться с этими пережитыми в прошлом и оставившими след в нашей психике впечатлениями, и в результате этой ассоциации зарождается идея избираемого продолжения Для ясности приведу следующий пример.

Положение на диаграмме получилось после 21-го хода черных в партии Боголюбов—Мизес, Баден-Баден 1925. Боголюбов нашел в этом положении следующую комбинацию: 22. С : d5 ed 23. Л : g7+ Kp : g7 24. Фf6+ Кр g8 25. Лg1 + Фg4 (25.... Фg6 тоже не спасало) 26 Л: g4+ fg 27. f5 с решающим превосходством, в виду грозных проходных пешек. Комбинация Боголюбова требовала значительного расчета и правильной оценки позиции, получающейся в результате комбинации. Все это, однако, дело техники и опыта. Основная ценность комбинации в идее ее, связанной с ходом 22. С: d5. Путем чисто схематического мышления и базируясь на одних общих принципах, да этой комбинации не додуматься. Несомненно, что эта комбинация возникла благодаря какой-либо ассоциации. Не исключена возможность, что толчком к нахождению этой комбинации (пусть неосознанно для самого Боголюбова) послужила известная комбинация Морфи против Берда.

   В положении на диаграмме, получившемся после 17-го хода белых,  Морфи сыграл 17... Л : f2 18.С:f2 19. Фа3! и в конечном счете выиграл партию. Плодотворность ассоциативного мышления заключается как раз в том, что улавливается внутреннее сходство и объединяются в одной идее явления, внешне отличные друг от друга. Почему и как возникает та или иная ассоциация,—об этом, к сожалению, слишком мало известно. Общеизвестно только, что процесс этот протекает различно у разных индивидуальностей. Возьмем любое шахматное положение, где нет ничего форсированного, и предложим оценить это положение нескольким высококвалифицированным шахматистам. Можно заранее быть уверенным, что будет полное расхождение в оценке, и при этом в большинстве случаев никому не удастся убедить других в правильности своей оценки.
В чем причина такого расхождения при наличии общих принципов, признаваемых всеми одинаково? Насколько мне представляется, в следующем. Одних общих принципов недостаточно для вывода, так как в каждой позиции имеются свои положительные и отрицательные стороны с точки зрения общих принципов. Поэтому окончательный вывод обусловливается в первую очередь возникающими ассоциациями. Так как течение последних у различных лиц направляется по разному, то и получается расхождение в оценке.
Различные по своему характеру ассоциации вызываются одним и тем же положением не только у разных индивидуумов, но и у одного и того же индивидуума в разных условиях. Это обстоятельство кидает яркий свет на особенности ассоциативного мышления, протекающего как бы самопроизвольно. В зависимости от общего хода психической реакции, на новое впечатление откликаются из громадного прежнего опыта то та, то другая идея или зрительное впечатление. Итак, процесс ассоциативного мышления, в отличие от схематического, чрезвычайно субъективен.

   Далее, схематическое мышление протекает под непосредственным воздействием нашей воли. Нужно известное волевое напряжение, чтобы с надлежащей полнотой разработать (или восстановить в памяти) схему и заставить себя мысленно пройти все ее звенья. Процесс же ассоциативного мышления происходит сам собою. Думаешь, как думается. То, что зарождается именно такая-то ассоциация, — это, разумеется, не случайно, а закономерно, но закономерность этого процесса не изучена и сознательному регулированию она не поддается.
Как можно заставить себя найти комбинацию, если она "не приходит в голову"?
Схематическое мышление протекает на самой поверхности нашего сознания, т. е. мы отдаем себе полный отчет в том, как протекает процесс мышления. По этой причине восстановить ход схематического мышления сравнительно легко. Степень же осознаваемости происходящего в нас процесса ассоциативного мышления различна. Иногда отдаешь себе полный отчет в том, что данная позиция вызывает ассоциацию о такой-то определенной позиции или о какой-то идее. Иногда чувствуешь, что возникающая у тебя в данной позиции идея связана с каким-то впечатлением из прежнего опыта, но с каким именно — восстановить не можешь. Иногда не сознается даже связь с предыдущим опытом, хотя она фактически имеется. Бывает даже, что ассоциация возникает тогда, когда сознание бездействует, т. е. когда мы спим. Всякому случалось безуспешно биться над разрешением задачи, чтобы затем утром проснуться с готовым решением. Во всех случаях, даже в тех, когда мы отдаем себе полный отчет в возникающей в нас ассоциации,—наша психика настолько поглощена процессом мышления, что мы не можем одновременно сосредоточенно наблюдать за этим процессом. Поэтому восстановить процесс ассоциативного мышления нелегко, а восстановить его полностью, вероятно, даже немыслимо.
Схематическое мышление требует известного времени для последовательного прохождения всех звеньев, приблизительно столько, сколько нужно для высказывания вслух обдумываемого. Амплитуда колебаний в количестве времени, необходимого для возникновения ассоциации, — громадна. Мне вспоминается Нимцович в 1903 г., когда ему было около 17 лет. При игре в „шлаг-шах", когда вся партия разыгрывалась в несколько минут, и обдумывание хода занимало немного больше времени, чем нужно на передвижение фигуры, — он порой творил комбинации, которые могли бы украсить любой турнирный сборник. Но тому же Нимцовичу, даже в более зрелом возрасте, случалось (как случалось и всякому другому шахматисту) в серьезных партиях не замечать совершенно шаблонных вещей, или же заметить только после долгого обдумывания. Процесс схематического мышления оставляет нас бесстрастными. Мы испытываем только известное чувство удовлетворения при последовательном прохождении звеньев схемы, которое можно сравнить с удовлетворением, испытываемым, когда нужно, например, вы¬полнить какую-нибудь привычную работу или пройти определенное расстояние, и мы шаг за шагом методически приближаемся к цели. Процесс ассоциативного мышления в шахматах сопряжен с мучительным напряжением и потому многими переживается с волнением. Когда ассоциация возникла, идея, наконец, появилась, то у нас какое-то смешанное чувство радости и художественного наслаждения.
Из приведенного сравнительного перечня характерных черт схематического и ассоциативного мышления ясно, какой реальный смысл вкладывается в то и другое понятие. Какое же мышление преобладает у шахматиста?
Вернемся к примеру, приведенному в начале статьи. Как будет думать шахматист, если его фигура атакована неприятельской фигурой? Над вопросом № 1 (не является ли угроза мнимой) не всегда подумаешь, если даже в позиции имеются объективные предпосылки для такого предположения. Над вопросом № 2 не станешь задумываться, потому что сразу "видишь", если можно взять атакующую фигуру. Над вопросами № 3 — 5 (загораживание, защита или отступление) обычно подумаешь, но не всегда над всеми и большей частью не с надлежащей полнотой. Вопрос же № 6 (о возможности оставления под боем) весьма часто будет оставлен без обсуждения, хотя нередко, как раз в этой плоскости, находится правильное решение.
Словом, единообразного ответа на вопрос о мышлении шахматиста дать нельзя. Несомненно, по-видимому, только одно, что ни схематическое мышление, ни ассоциативное не протекает в совершенно чистом виде: когда думаешь по схеме, то каждый раз к схеме примешивается зрительный образ; наоборот, когда мысль течет как будто совсем свободно, сама по себе она в действительности имеет тенденцию прохождения отдельных звеньев логической схемы. Но в каких именно сочетаниях встречаются элементы того или другого типа мышления?
Когда и в зависимости от чего преобладают те или другие из них? Вообще, как протекает мышление шахматиста? Ответ на эти вопросы может быть дан только в результате длительного научно поставленного наблюдения. Добытые в результате изучения психологии шахматистов выводы (интересные уже сами по себе — с общепсихологической точки зрения) могли бы принести практическую пользу в деле повышения квалификации шахматистов, указав направление, в котором следует искать повышения культуры шахматного мышления. А „рационализаторские" мероприятия в области процессов шахматного мышления вполне возможны. В доказательство этого тезиса поделюсь нижеследующими беглыми соображениями.

Всякому шахматисту известно, что в практической игре над нами чаще всего господствуют привычные ассоциации. Когда можно брать чужую фигуру, - в большинстве случаев выгодно брать; наоборот, свое добро большей частью выгодно не отдавать. В результате господства над нашей психикой привычных ассоциаций часто не останавливаешься на тех возможностях, которые являются как раз единственно правильными в данном положении. Тут существенную услугу может оказать схема. Схема бесстрастна, схема объективна. Зачастую стоит лишь поставить перед собой вопрос по схеме,— и сразу будет дано новое направление мышлению, и сама собой всплывает правильная идея.

Для ясности приведу следующий пример. Когда связана фигура (напр.: бел. Сg5; черн. Kf6 Фd8), по схеме есть 4 способа избавиться от связки: 1) прогнать связывающую фигуру; 2) увести фигуру, из-за которой получается связка (в нашем примере ферзя d8); 3) загородить линию связывания новой менее ценной фигурой (напр., поставить слона на е7); 4) не считаясь со связкой, сделать ход связанной фигурой, оставляя под боем стоящую за ней более ценную. Последнее возможно, конечно, только в том случае, если связанная фигура уходит с какой-либо решающей угрозой. Такие случаи не так уже часты. Неудивительно поэтому, что при ассоциативном мышлении последняя возможность зачастую совершенно не учитывается. Общеизвестен случай с Марко

В положении на диаграмме Марко (черные) при своем ходе сдался: слон d4 атакован, подвести еще защиту нельзя, а уйти он не может из-за связки, получившейся в результате положения черной ладьи на d7. Если бы Марко не поддался настроению, а поставил перед собой вопрос (по схеме): нельзя ли уйти связанной фигурой с решительней угрозой,—то несомненно у него всплыла бы мысль (в силу неизбежных ассоциаций) сделать ход Cd4 — g1! с угрозой мата и одновременным нападением на ферзя. Чтобы не быть ложно понятым, оговариваю: я отнюдь не высказываюсь за то, что необходимо на каждый раз обязательно мысленно пройти все звенья схемы. Всякий, кто внимательно вдумается в схему, приведенную в начале статьи, заметит, что для исчерпывающего обдумывания отдельных звеньев схемы следует разработать и обдумать дополнительные схемы для отдельных звеньев. Получается схема к схеме, т. е. такое сложное нагромождение, что и при идеальном внимании и максимальном волевом напряжении можно сбиться. Не будучи сторонником схемы во что бы то ни стало и во всех случаях, считаю, однако, необходимым подчеркнуть исключительное значение схемы, поскольку при ее помощи мы можем воздействовать на весь процесс мышления.
Цель настоящей заметки — привлечь внимание шахматного актива к затронутой мною проблеме и поставить на обсуждение вопрос об организации планомерных, научно поставленных наблюдений за процессом мышления шахматиста во время игры. Совершенно очевидно, что трудно было бы рассчитывать на практическое разрешение этого вопроса, требующее значительной затраты сил, если бы речь шла о выводах, полезных только для шахматистов. Мне думается, однако, что наблюдения над мышлением шахматиста могли бы дать ценнейший материал для изучения процессов мышления вообще. В самом деле: если говорить об изучении психологической стороны человеческого мышления при помощи наблюдений "в натуре", то вряд ли можно найти такое удачное сочетание условий для наблюдения, какое мы имеем при шахматной игре. Мысль шахматиста работает с исключительной напряженностью; весь процесс мышления протекает сравнительно быстро, причем время для обдумывания каждого хода измеряется часами; после каждого хода получается естественный перерыв, в течение которого думать над партией большей частью бесцельно и для ожидающей стороны не представляет особого труда зафиксировать на бумаге ход мыслей, приведший к сделанному только что ходу (хотя бы бегло)—и т. д.
Я хорошо понимаю, что организация таких систематических наблюдений — вещь нелегкая, хотя бы уже потому, что нельзя допустить, чтобы они мешали естественному течению игры (так как в противном случае они потеряют свою ценность). Поэтому вопрос о способе наблюдений может быть успешно разрешен только совокупными усилиями соответствующих специалистов совместно с шахматистами.
Однако результат этих наблюдений может оказаться настолько ценным, что стоит потратить усилия на их организацию.