Опытность в шахматах, как и везде, обыкновенно сопутствует старости; но в том редком случае, когда человек начал играть чуть ли не с пеленок, мы имеем исключительное соединение сравнительной молодости с многолетней опытностью.
   Способность человека к чему бы то ни было часто обнаруживается в раннем детстве и еще чаще проявляется, вследствие какого- нибудь особенного случая, который вырывает интерес ребенка из обычных границ. Со мной это произошло во время одной из исторических встреч Стейница с Чигориным, оживленно обсуждавшейся в то время в Гаванне. Мне было тогда четыре года. Вторым событием явилось посещение Пильсбери Гаванны, когда мне минуло одиннадцать лет. Я был тогда очень слабым игроком, но читатель легко может представить себе впечатление, произведенное на богатое воображение ребенка человеком, который мог одновременно играть вслепую шестнадцать и больше партий в шахматы и в то же время вести несколько слепых партий в шашки и партию в вист.
  Хотя это и противоречит утверждениям двух пли трех старых закоснелых журналистов, которые выступают в качестве шахматных критиков, я всегда имел очень живое воображение, которое я, после долгой борьбы, частично поработил с тем, чтобы лучше его использовать, применительно к требованиям обстоятельств. Результат игры Пильсбери был немедленным. Она наэлектризовала меня, и, с согласия моих родителей, я стал посещать Гаваннский Шахматный Клуб. Не прошло трех месяцев, как я, скача и прыгая, достиг первой категории и мне не было еще двенадцати лет, когда я победил в матче чемпиона Кубы. Матч был довольно драматичен. Победителем должен был быть выигравший первым четыре партии. Я начал с того, что проиграл первые две партии. Вследствие моего возраста, я пользовался симпатиями огромного большинства шахматистов и вообще публики, и их разочарование после такого катастрофического начала легко себе представить. За исключением одного только моего огорченного друга А. Файоль, все любители и знатоки считали меня проигравшим.
  Общее мнение было, что мы с чемпионом игроки разного класса. Должен признаться, что у меня были подобные же чувства, и что мне не хватало огромного технического знания моего противника. Мне нечего было противопоставить его опытности, кроме быстрого воображения и умения, уже тогда очевидного, играть концы со значительной точностью. Мой друг Файоль подбодрял меня в моем решении продолжать матч. Колесо повернулось, и я оказался в состоянии выиграть четыре партии ранее, чем мой противник сумел прибавить единственное очко к своему результату.
   Об эту пору я был несколько мал и слаб для своего возраста. Однажды, в провинциальном городе, меня повели в местный шахматный клуб. В углу комнаты играли два пожилых господина. Никого не было подле, когда я сел и стал следить за их игрой. С детства я привык сидеть тихо, когда смотрю на игру других. Много раз я замечал самые грубые ошибки, ни слова не говоря, пока меня не спрашивали. В данном случае, по окончании партии один из играющих должен был уйти, и другой, не видя вокруг никого из обычных противников, спросил меня, умею ли я играть. Мое молчание поселило в нем сомнение на этот счет. Когда я ответил утвердительно, он внезапно предложил мне вперед коня, как он объяснил, чтобы увидеть, как я играю, и в то же время охотно сообщил, что он сильнейший игрок в городе. Я взял себе за правило всегда принимать дачу, какую бы мне ни предложили.
   Поэтому, я принял его предложение и мы сели играть. Старый господин был несколько удивлен быстрым результатом, и после новой партии с меньшей дачей решил, что я слишком силен, и согласился играть на равных. После проигрыша первой партии, он заявил, что он не в настроении. После второй—он решил, что он должно быть болен и играет ниже своей обычной силы, а когда он проиграл третью партию, не было болезни, от которой он не страдал бы. Тогда я смело предложил ему вперед коня, что он высокомерно принял, чтобы показать мне, что я слишком много о себе воображаю. На этот раз это была настоящая борьба, но в конце концов старичок должен был сдаться. Он был так убит, что нахлобучил шляпу и едва пробурчал до свидания. Но затем он вернулся и спросил мое имя, что он позабыл сделать до игры. Когда он узнал его, гордость к нему вернулась, и впоследствии он хвастался, что давал мне вперед, прибавляя, что никогда не думал, чтобы такая крошка, как я, мог так играть. Это был первый и к тому же один из наиболее интересных подобных случаев.

Летом 1904 года я приехал в Соединенные Штаты учиться английскому языку и готовиться к поступлению в Колумбийский Университет.
Однажды вечером, в 1906 или 1907 г.,—я точно не помню,—при одном посещении Манхэттэнского шахматного клуба в Нью-Йорке, один мой знакомый позвал меня поехать в восточную часть города на сеанс одновременной игры в слепую, который давал один из многочисленных так называемых мастеров второго или третьего разряда, живших в Нью-Йорке. Этот мастер был превосходным игроком в слепую, когда приходилось играть только 6 или 8 партий. Когда мы приехали, дело вступило в самую интересную фазу. Мы попали в угол комнаты, где невысокий, средних лет господин, с довольно большой головой, сидел перед доской, обсуждая одну из игравшихся партий. Я никого не знал, меня никто не знал, и мы сели молча, чтобы смотреть на происходящее. Окружающие слушали маленького человека с явным почтением. Смотря с величайшим интересом, я был удивлен, видя, что другие соглашаются с ходами и объяснениями, которые были вне моего понимания. Мое личное мнение было, что то, что я слышу, абсурд, и что маленький человек никудышный игрок. Один или два раза я был готов вступить в спор с высоко-уважаемой личностью. Но, к счастью, моя старая привычка молчать спасла меня от самого унизительного опыта, так как через несколько минут меня представили низенькому господину, который оказался никем иным, как знаменитым д-ром Эмануилом Ласкером, тогдашним чемпионом мира. Никогда в моей жизни не был я так благодарен за следование своему собственному совету. Факт был тот, что великий маэстро рассматривал позицию с другой точки зрения, нежели обычный сильный игрок, каким я был тогда, и с гораздо более высокой, и с его глубоким знанием и инстинктом оценивал как незаслуживающие внимания многие из продолжений, которые я считал сильными.
Через несколько лет мне случилось иметь одно из самых странных приключений моей шахматной жизни. Я был тогда в Университете, но часто ходил в Манхэттенский Шахматный Клуб. Д-р Ласкер жил тогда в Нью-Йорке. Однажды вечером, когда я был в клубе, он вошел туда. В то время я был признан сильнейшим игроком клуба. Д-р Ласкер выказал мне любезность, предложив посмотреть с ним позицию, которая, сильно занимала его и мнение о которой еще не составилось в его уме. Когда мы сели, некоторые из сильных клубных игроков подходили посмотреть и при случае вставить свои замечания, но, конечно, со всем уважением, которое вызывалось присутствием чемпиона мира. Мы бились около получаса, не придя еще ни к какому окончательному решению, когда вошел хорошо одетый молодой человек, сказал, „добрый вечер", сел рядом с д-ром Ласкером и спросил, что мы анализируем. Немедленно же после этого он принялся оспаривать утверждения д-ра Ласкера не слишком вежливым образом и старался нам показать, что мы ничего не видим из того, что будет дальше. Я смотрел на него с удивлением, но, видя его беззаботное выражение и явную фамильярность, с которой он обращался к д-ру Ласкеру, я решил, что он близкий; друг чемпиона, а потому ничего не сказал. Д-ру Ласкеру не стоило большого труда доказать молодому человеку, как мало он действительно понимал в предмете нашего рассуждения. Молодой человек вскоре встал и, сказав "доброй ночи", ушел. Я не мог дальше удержаться и потому спросил д-ра Ласкера, как зовут его друга. Он ответил, что никогда раньше не видел молодого человека, и что он все время думал, что тот мой близкий друг. Положение удивительное! Мы оба отнеслись к молодому человеку с большим уважением, потому что каждый из нас считал его интимным другом другого, тогда как в действительности никто из нас никогда не видел его ранее.
В начале 1911 г. я впервые переехал через Атлантический океан, чтобы участвовать в большом международном турнире в Сан-Себастьяно, Испания. К игрокам были предъявлены такие высокие требования, что только шестнадцать игроков со всего мира имели право участвовать. Из них пятнадцать приняли приглашение, все, кроме д-ра Ласкера. Некоторые сомнения вызывало лишь мое право на участие, и кое-кто из игроков были очень скептичны к той репутации, которою я пользовался по другую сторону океана. Я имел удовлетворение и счастье заставить замолчать моих критиков, выиграв не только первый приз, но также специальный приз за красивейшую партию турнира. Шахматные критики обратили внимание на то, что я играю очень скоро и что я всегда ухожу и гуляю, покуда мой противник думает. В Соединенных Штатах, где любители следили за моими успехами шаг за шагом, мои привычки были так знакомы, что уже не привлекали ничьего внимания. Было известно, что я играю скорее остальных и что я гуляю в течение большей части времени, пока длится партия. Но в Европе, где меня видели впервые, контраст не мог не быть замечен. Там привыкли видеть, что сильнейшие игроки, играя друг против друга, расходуют все или почти все время, которое в их распоряжении, и только редко встают и прохаживаются. По этому поводу который вызвал в свое время много комментариев и стал потом предметом удивления, я хочу представить здесь несколько соображений. Очевидно, медленный игрок не может уходить от своего стола и гулять, пока его противник думает, потому что его время ограничено и он обычно нуждается в каждой минуте. Но скорый игрок может найти полезным для себя прогуливаться кругом, чтобы дать немного отдыха уму. Часто, таким образом, сберегается большое количество умственной работы. Предположим, что во время игры случится очень трудное положение. Путем исключения, которым каждый игрок пользуется больше или меньше, приходишь к убеждению, что только три главные продолжения возможны, и каждое из них ведет к положениям, требующим глубокого размышления. Приблизительное, общее обсуждение их недостаточно; напротив, необходимо до конца исследовать каждый вариант, который может осветить положение. Если теперь вы остаетесь сидеть, пока ваш противник думает, вы будете вынуждены продумать в подробностях все эти три различные продолжения. Если вы думаете гораздо скорее вашего противника, вы будете в состоянии проанализировать все три прежде, чем он сыграет; но так как он может выбрать только одно из них, то в результате две трети вашего труда пропали зря. Но это еще лучший случай. Предположим, с другой стороны, что у вас есть время только на то, чтобы проанализировать одну или две из имеющихся возможностей прежде, чем ваш противник сыграет, а он изберет именно третье продолжение, на которое у вас не хватило времени: тогда очевидно, что вы потеряли напрасно всю вашу работу, и что вы не подвинулись дальше, чем если все это время гуляли. Вы не сберегли времени, и вы утомили себя напрасными затраченными умственными усилиями. Но конечно, как я сказал, только быстрый игрок, который может, едва его противник сделал ход, вернувшись сразу ориентироваться в положении и совершить любой анализ в течение отведенного ему ограниченного времени,—только такой игрок может позволить себе постоянно покидать доску для прогулок. Прежде чем оставить эту тему, я должен прибавить, что я намеренно сгустил краски, чтобы яснее выставить те основания, которые должны быть приняты во внимание.
В конце 1911 г. я послал д-ру Ласкеру вызов на матч за мировой чемпионат. Переговоры едва начались, когда им пришел конец, так как д-р Ласкер, вследствие какой-то выдуманной обиды, отказался от встречи со мной. Каковы бы ни были действительные причины его отказа, это было с его стороны серьезная ошибка. В то время я был скорее натуральный шахматный игрок с теми же силами, что теперь, но без тех знаний, которые я приобрел впоследствии с помощью опыта и серьезного размышления. В свете моего теперешнего знания, я полагаю, что его шансы на выигрыш в то время были очень велики. Если бы он сыграл тогда и выиграл, один моральный эффект был бы всегда сильным оружием в его руках. Откладывать встречу, может быть, в надежде, что она никогда не состоится, было просмотром, которому суждено было стать роковым. Независимо от других соображений, вывод из этого должен быть сделан такой. Всегда принимайте вызов и играйте с вызвавшим так скоро, как только выставленные требования осуществлены. Один факт, что чемпион готов сразу играть, заставит вызвавшего думать, что его собственные шансы не очень велики. Чемпион всегда имеет в свою пользу моральную силу, которая может только возрасти, если он показывает, что нисколько не опасается своего противника.
В 1913 г. я поступил в Кубинское Министерство Иностранных Дел. Я был командирован в Петербург, где я оставался до 14 июля 1914 г., без малого две недели отделяли меня от начала Великой войны. Весной 1914 г. состоялся в Петербурге большой международный турнир. После того, как я казался верным победителем, я пришел вторым — на пол-очка позади д-ра Ласкера. Это было для меня серьезной неудачей; с тех пор я выигрывал все турниры, где я принимал участие, кроме турнира в Нью-Йорке 1924 г., и также два матча, которые я играл: один против Костича, который сдался, проиграв пять рядовых партий, и другой против д-ра Ласкера, за мировой чемпионат, где он сдался, когда результат был четыре против нуля для него. Как долго я пробуду чемпионом, никто не может предсказать. Мой предшественник был им до 53 лет. Если я продержусь до 50 лет, я буду удовлетворен. Одно могу сказать наверное: я буду всегда готов защищать свое звание в любой момент.