Программа испытаний.
I. Память. В первую очередь, конечно, была подвергнута детальному исследованию деятельность памяти шахматиста, которой были посвящены пять пунктов экспериментальной программы.
Память исследовалась в отношении:
1. Памяти (и восприятия) шахматного поля;
2. Памяти на числа;
3. Памяти на линейные фигуры;
4. Памяти на комбинации шахматных фигур;
5. Ретенция (= прочность запоминания).
II. Внимание. Внимание исследовалось при этих экспериментах с четырех сторон:
6. Объем внимания шахматиста;
7. Концентрация внимания;
8. Распределение внимания;
9. Динамичность внимания.
III. Сфера высших интеллектуальных процессов исследовалась также с четырех сторон:
10. Комбинаторная функция;
11. Устанавливание логических закономерностей;
12. Скорость интеллектуальных процессов формального (= абстрактного) характера;
13. Скорость интеллектуальных процессов конкретного характера.
IV. Воображение исследовалось у шахматистов со стороны:
14. Продуктивности воображения;
15. Специфических особенностей (типов) воображения.
V. Наконец, интеллектуальный характер и эмоционально-волевая характеристика шахматистов устанавливались на основании исследований, вскрывающих:
16. Тип восприятия у шахматистов.
17. Характер последовательности интеллектуальных процессов и образов.
18. Аффективно-эмоциональное содержание высказываний.
19. Моторно-двигательное содержание высказываний.

  Дабы обеспечить наиболее строгое проведение, с чисто научной и экспериментальной стороны, всей этой обширной программы, она была организационно разбита на три крупных отдела, каждый из которых был поручен научному наблюдению отдельного куратора.
  Весь отдел испытаний тестового характера руководился профессором Н. В. Петровским; отдел экспериментов над реакцией (скорость интеллектуальных процессов) и памятью—профессором П. А. Рудиком, и, наконец, отдел испытаний внимания и воображения—профессором И. Н. Дьяковым.    Настоящая статья является краткой сводкой достигнутых названными лицами результатов.
Результаты, полученные лабораторией, вполне оправдали усилия, затраченные на организацию и проведение этих экспериментов. Как и предполагалось заранее организаторами этого дела, далеко не все эксперименты дали положительный ответ на вопросы, касающиеся роли различных психических функций в шахматной игре; наоборот, целый ряд полученных ответов носит скорее отрицательный характер, что, повторяем, нисколько не умаляет их значения.

   Подробное изложение методики, постановки и всех результатов и выводов из этих экспериментов составляет содержание печатающейся в настоящее время и в ближайшем будущем выходящей в свет отдельной книжки (И. Н. Дьяков, Н. В. Петровский, П. А. Рудик. Психотехнические испытания на Международном Шахматном Турнире в Москве и психология шахматной игры. М. 1926).
  Прежде всего, полученные материалы, в результате детальной их обработки, обнаружили значительную произвольность и огромную долю субъективизма, проникающие как общераспространенные представления о характерных психических особенностях шахматистов, так и имеющиеся до сих пор попытки психологических характеристик („психограмм") шахматистов, данные психологами.
   В этих представлениях и характеристиках на первом месте стоит память, огромная, если не исключительная роль которой обосновалась указаниями на факты из биографий шахматной жизни крупнейших представителей этого искусства, как в прежнее время (П. Морфи, Блэкберн), так и современных — Алехина, Рети и других.
  Произведенные лабораторией эксперименты ни в какой мере не подтвердили этого взгляда; наоборот, можно считать установленным, как общее правило, что память у шахматиста, во всяком случае, в среднем нисколько не превосходит нормальную способность запоминания обыкновенных людей.
  Этот вывод из исследований лаборатории, по-видимому, стоит в кричащем противоречии с общеизвестными доказательствами большой способности запоминания у шахматистов: игры одновременно со многими, игры со многими не глядя на доску, воспроизведения по памяти прежних партий и т. д., что по справедливости составляет предмет изумления со стороны всех не-шахматистов или новичков в этом интеллектуальном искусстве. Однако, это противоречие—только кажущееся. В действительности, результат, полученный лабораторией, относится к общей и чистой функции памяти, и в этом смысле представляет собою отрицательный ответ на вопрос о том, культивируется ли общая психическая функция памяти шахматной игрой: общей памяти шахматная игра не развивает, — как не развивает ее, согласно имеющимся наблюдениям психологии, и никакая другая искусственная тренировка. Но перечисленные выше факты - „трюки" шахматистов заставляют признать чрезвычайно большую способность профессионального запоминания, представляющую собою в чисто-интеллектуальной сфере полную аналогию со всякой другою „профессиональной памятью" (математика, лингвиста, библиотекаря, архивариуса, почтово-телеграфного служащего), приобретаемою долгим профессиональным опытом.
   Наряду с памятью, общераспространенные представления о шахматном маэстро большое значение отводят также вниманию в его игре, в виде главным образом способности сосредоточения. По всем испытаниям на внимание, произведенным лабораторией, оказалось, что общая деятельность внимания у крупнейших шахматных маэстро обнаруживает значительные индивидуальные различия, не позволяющие приписать шахматисту, в качестве типического и обязательного, какой-нибудь определенный, специальный вид внимания.
  С чисто количественной стороны, с точки зрения продуктивности работы внимания, здесь имелись, наряду с очень хорошими результатами (Рети, Торрэ, Тартаковер), также и результаты средние и даже ниже средних, у не менее выдающихся шахматистов.
   В общем и целом, однако, полученные лабораторией результаты,—опять-таки в некотором противоречии с общераспространенным воззрением, заставляют признать профессиональной принадлежностью шахматного маэстро скорее особый вид распределяющего (— дистрибутивного), чем концентрирующего внимания, скорее тип динамического чем статического внимания. Это подтверждается и имеющимися в протоколах лаборатории показаниями отдельных маэстро об отсутствии рассеянности, как житейского признака, среди шахматистов и даже в некоторых случаях уничтожения первоначальной, существовавшей с детства рассеянности в результате занятий шах-матною игрой,—факт, который, при дальнейшем подтверждении его более широким эмпирическим материалом, не может не приобрести огромной педагогической ценности.
  Не менее интересный ответ дали эксперименты также и по вопросу о скорости интеллектуальных процессов, за которой общераспространенное воззрение также признает большую положительную роль в психологии шахматного маэстро.
   Произведенные лабораторией посредством хроноскопа точнейшие измерения скорости интеллектуального процесса реакции, равным образом, не обнаружили какого бы то ни было типического однообразия, дав в среднем обыкновенную, нормальную картину.
  Вообще, эксперименты показали, что установка на быстроту (в отношении как восприятия, так и мышления) не типична и не показательна для шахматиста. Скорее даже—наоборот: в то время, как всякая (почти без исключения) привычная профессиональная работа опытного профессионала бывает одновременно более совершенной и более быстрой, чем работа новичка или диллетанта,—работа опытного шахматного маэстро, на ряду с возрастающим в несоразмерной степени совершенством, становится более медленной, чем игра новичка или дилетанта. Таким образом шахматная игра не ускоряет течения психических вообще и интеллектуальных в особенности процессов, но она колоссально усложняет и обогащает последние.
  Все эти приведенные до сих пор результаты являются скорее отрицательными, чем положительными данными произведенных экспериментов, не теряющими, однако, вследствие этого отрицательного характера, своего большого научного значения и интереса.

  Но наряду с ними произведенные исследования дали и целый ряд результатов иного характера, носящих чисто положительное значение.
  В качестве первого результата этого рода должно быть отмечено, достаточно ярко выявленное экспериментами преобладание и преимущественно-благоприятствующее значение формального (отвлеченного) материала в психо-механике шахматистов над материалом чувственно-наглядным и конкретным. Так, из всех экспериментов над памятью, давших в общем картину несколько ниже средней нормальной, наиболее благоприятный результат дало запоминание ряда двухзначных чисел. В то время, как размещение десяти линейных фигур, сплошь и рядом дающее у рядовых, массовых испытуемых более 50% правильных ответов, оказалось у шахматистов значительно ниже среднего,—запоминание ряда из 12 двухзначных чисел дало результаты, значительно выше среднего, не дав ни одного плохого показания.
  В опытах над скоростью интеллектуального процесса реакции решение числовых уравнений, состоявших каждое из четырех двухзначных чисел, дало у всех испытуемых соответственно лучший результат, чем проверка наглядных предметных уравнений, состоявших из различно расположенных черных точек (от 10 до 16 [максимально] с каждой стороны равенства). (Грюнфельд, Рети, Шпильман, Ятс, Зэмиш, Рабинович и другие).
  Вторым выводом чисто экспериментального характера, полученным в результате этих исследований, является заключение о преобладании синтеза над анализом в интеллектуальной работе шахматиста. Эта особенность психо-механики шахматиста наиболее ярко выявилась в экспериментах над характером и качественным разнообразием образов воображения по методу „Психодиагностики". Оказалось, что количество цельных обобщенных образов у шахматного маэстро значительно превосходит не только средний, но даже и высший уровень того, что установлено до сих пор посредством психодиагностических исследований. У некоторых испытуемых (Рети, Торрэ, Ильина-Женевского, Тартаковера) это количество оказалось не только вообще высоким, но и рекордным в протоколах психодиагностики (от 12 до 26 образов!) при относительно незначительном количестве образов частного и детального значения.
  Этот результат, вместе с предыдущим, относящимся к испытаниям памяти и соотношению синтеза-анализа в интеллектуальной работе шахматиста, окончательно колеблет общераспространенное до сих пор среди широкой публики даже среди психологов мнение о преобладании элементов зрительно-наглядного представления в психо-механике шахматиста. Шахматный маэстро представляет собою ярко-выраженный абстрактный тип представления и мышления, со значительным преобладанием неконкретных, общих и формальных элементов над конкретными, индивидуальными и детальными.
  Шахматист оказывается, таким образом, как психический тип, в значительной степени родственным математику. Между ними остается однако то огромное различие, что для математика его абстракции всегда остаются только абстракциями, т. - е. чисто-логическими предметами (и отсюда, по-видимому, общеизвестная житейская рассеянность математика, погруженного в мир математических отрешенностей), в то время, как для шахматиста его абстракции выступают в роли объектов, вызывая и всю гамму чисто психических и эмоциональных переживаний, производимых вообще действием на нас реальных вещей действительности, и создавая благоприятные условия для воспитания нашей воли и активности,—поскольку вся игра представляет как бы непрерывный контроль нашей эмоциональной чувствительности со стороны интеллекта, направленный на выполнение рационального действования.
  В качестве третьего, строго экспериментального вывода огромного значения, полученного из этих испытаний, следует отметить резко выявленную объективную, предметную природу мысли и представления шахматиста. В полном противоречии с более чем обильными показаниями различных представителей шахматного мира об эмоционально-чувственной, чуть-ли не эротической психике шахматистов и в кричащем противоречии с совершенно произвольными и насильственными утверждениями сторонников так называемого „психоанализа", произведенные эксперименты, наоборот, заставляют признать, чрезвычайно незначительную роль эмоционально-чувственного и эротического элемента в" самом процессе шахматной игры. Наоборот, материалы психодиагностических исследований показывают исключительно высокий % высказываний испытуемых объективно-предметного характера (обусловленною формою и предметами реальной действительности) при сравнительно очень незначительном количестве высказываний, обусловленных цветом или движением, как показателями эффективно-волевой направленности субъекта.
  „Страсть и шахматы" находятся между собою не в более тесной связи, чем „страсть и математика": в процессе самой игры, как и в процессе математических вычислений, элемент аффективно-эмоциональной возбужденности является антагонистом шахматного успеха; но шахматист, как человек, может быть подвержен и страсти, отчасти, может быть, согласно закону психической компенсации. Деятельность воображения шахматистов, не давая чего-либо яркого, по данным экспериментов, в смысле обилия и даже разнообразия образов, обнаруживает резко выраженную тенденцию объективно-предметного характера и вместе с тем ясно-выраженное предпочтение общего перед частным и индивидуальным. Это в обшем и целом подтверждает существующий взгляд на шахматную игру, как вид интеллектуального „par excellence" спорта.
  Однако новым, полученным из экспериментов, результатом является то, что шахматы есть не просто интеллектуальная игра, но интеллектуальная игра, имеющая объективно-предметную природу и облеченная в психическое одеяние подлинных настроений и переживаний, свойственных уже не игре, как таковой, но реальному состязанию, фактической борьбе и войне, как бы подвергнутой действию эстетической изоляции и приобретающей поэтому для нас особенную привлекательность. Интеллектуальный по существу процесс игры, облекаемый в предметные формы и вызывающий поэтому в большей степени, чем всякая другая игра, неизбежную, хотя и совершенно бесполезную, скорее даже,—как доказано выше,—вредящую игроку непрерывную смену интенсивных эмоциональных настроений,—создает интереснейшую непрерывную смену субъективных и объективных моментов, подлинную диалектику шахматной игры, раскрыть ступени которой составляет задачу будущего.
  Наконец, в качестве последнего, полученного из экспериментов, результата крупного значения, следует упомянуть наметившиеся пока только в общих чертах характерные отличия типов шахматных маэстро.
  Самым ярким типовым различием между выдающимися шахматными мастерами следует признать, по-видимому, различие между игроками интуитивного и игроками рассудочного типа. Первым в большей степени свойственна характерная для шахматиста способность оперирования общими образами и дедуктивный ход мысли—от общего (гипотезы, замысла, схемы) к частному. К таковым принадлежат Ласкер, Маршалл, пожалуй, Рети и другие.
  Второй тип характеризуется позитивным ходом мысли, индуктивным, направляющимся от частного к общему, строящим замысел последовательно из мелких частных деталей, не отвлекаясь излишним богатством возможностей, таящихся в гипотезах и общих образах. К последнему типу могут быть отнесены Рубинштейн, Капабланка, Грюнфельд.
  Первые игроки могут быть названы гениальными и фантазирующими, вторые — научными, сдержанными. Первые почти всегда в известной степени страдают от богатства своего интеллектуального воображения; играя в смысле скорости неравномерно, первые часто попадают в цейтнот, вторые отличаются размеренностью ритма своей игры, выдержанностью и на практике сравнительно редко страдают от недостатка во времени на обдумывание ходов.
   Результаты педагогического характера, полученные из этих экспериментов, также очень значительны. Отсылая интересующихся к упомянутой выше подробной работе, отметим здесь только самый общий и вместе с тем самый значительный из них: психо-механика игры знаменитых шахматистов не дает оснований к тому, чтобы устанавливать для занятия шахматной игрою какую-либо специальную узкую природную одаренность. Психологическими предпосылками шахматного „таланта" являются, по-видимому, более сильно выраженные некоторые общие интеллектуальные и вообще психические функции, каковы: синтетическая сила мышления; не теряющее в своей напряженности широкое, „распределенное" внимание, приспособленное к восприятию динамических соотношений; общий формальный, но в тоже время созерцательный, логический (не абстрактно-логический, но предметно-логический) склад ума. Все эти свойства имеют не только узкое шахматное значение, но и гораздо более широкое, общечеловеческое. На этом то, по-видимому, широком психологическом базисе, в результате занятия шахматным искусством, вырабатывается та своеобразная организация умственного материала, которая имеет для шахматиста гораздо большее значение, чем чистая функция памяти,, воображения и, может быть, даже внимания.
  Относительно оценки значения шахматной игры не может быть двух мнений: способность синтеза и обобщения; широкое чуждое односторонней сосредоточенности внимание, схватывающее более живую, актуальную (динамическую) сторону объективных отношений; предметность, т. е.—фактически—своеобразный „реализм" мышления шахматного игрока; наконец—несомненный актуализм игры, со стороны своего чисто-психологического содержания сочетающей,—под контролем интеллекта,—и эмоциональную, и волевую сторону нашей психики,—все это заставляет признать безусловно-положительное значение шахматной игры и той тренировки, которая приобретается серьезным занятием ею.
  Согласно полученным Психотехнической Лабораторий результатам,—природа ничем особенно-резко не ограничила круг тех, кто „избран" ею для шахматной игры . Здесь приходится огромное значение отнести на долю знакомства с техникою игры, на долю суммирующегося в продолжении ряда лет опыта шахматиста, наконец, на долю теоретического ознакомления с законами и приемами игры,—словом, всего того, что лежит почти всецело в плоскости педагогической.
  В шахматах, более, чем в каком бы то ни было другом искусстве, успех может быть обусловлен постоянным, серьезным и напряженным трудом, тренировкою, работою над самим собою, — без каковых условий, впрочем, не возможно вообще никакое искусство (даже поэтическое), никакая наука и никакое творчество.