Главная страница


Главы из книги И. Дьякова, Н. Петровского, П. Рудика
"Психология шахматной игры..."
Москва: 1926


Шахматная игра, как интеллектуальное искусство.

 

   До настоящего времени было почти общераспространенным мнение о шахматах, как о явлении исключительно умственного, рационального порядка.
   Только за последние годы начало оформляться иное понимание их сущности, вскрывающее в них черты искусства.
   Полученные нами результаты экспериментов дают одинаковое основание, чтобы характеризовать шахматы, как признаками знания (интеллекта), так и признаками искусства (творчества, образов). Мы не можем более точно формулировать это соединение, как только положением о том, что шахматы представляют собою интеллектуальное искусство. Их интеллектуалистическая, рациональная природа в яркой форме выявлена общей созерцательною психологией шахматного мастера и присущей ему значительной силою синтетического мышления и представления. Их принадлежность к миру искусства с неменьшей яркостью засвидетельствована не только необъятными творческими перспективами, раскрытыми перед всяким игроком, но и интуитивными, «форменными» моментами игры и, наконец, наглядно-созерцательным материалом, лежащим в основе всей ее сложной мыслительной стратегии.
   Здесь лежит и огромное различие между шахматистом и математиком. И тот и другой должны обладать сильно развитой способностью обобщения и абстракции. Но у математиков еще более важное место занимает способность анализа, сравнительно мало проявляющая себя в психо-механике шахматиста. Кроме того, у математика его абстракции всегда остаются только абстракциями, т.-е. обезличенными объединениями абсолютно-однородных, «отрешенных» единиц — у шахматиста же его обобщения производятся в пределах реального и всегда остающегося для него в силе разнообразия индивидуальных характеров отдельных фигур и отдельных полей. Математик в своих обобщениях является статистиком, шахматист — педагогом и художником. Для математика — все клетки равны, для шахматиста каждая фигура, каждое поле доски—особая индивидуальность. Вот почему только психически-дефективный математик может всерьез волноваться от своих цифр. Наоборот, только психически-дефективный шахматист может не волноваться во время игры. Вычислительные способности всякого математика не могут колебаться изо дня в день. Игра шахматиста—колеблется непрерывно. «Я никогда не слыхал, чтобы виртуоз-математик, выступающий в варьете, плохо производил свои сложения, умножения и т. д. из-за отсутствия подходящего настроения. Но как раз от художника, нервная система которого реагирует тончайшим образом, нельзя требовать, чтобы он во всякое время достигал совершенства» (Рети).
  По связи с этим мы не можем не остановиться на резко бросившейся нам в глаза и зафиксированной в наших протоколах, по показаниям ряда мастеров-шахматистов, роли объективных факторов в шахматной игре.
  Что сила игры шахматиста не есть величина постоянная,—это сами шахматисты и их наблюдатели уже давно хорошо знают. Однако, относительно причин этого явления существует значительное разнообразие мнений, если не вообще отсутствие их. Общая неопределенность всех, тех объяснений, какие даются обыкновенно моментам неуспеха, постигающего нередко крупнейших шахматистов в состязании даже с гораздо более слабыми партнерами, нашла себе специальную терминологию: о шахматном маэстро, который играл в турнире неудачно, говорят, что он был «не в форме». Наблюдения, произведенные лабораторией, вскрыли целый ряд моментов, обусловливающих собою это состояние и отчасти открывающих поэтому для нас загадку случайных шахматных побед и, главным образом, временных поражений. Прежде всего необходимо отметить огромную роль чисто-локального, местного, географического момента.
   Все иностранные шахматисты в общем и целом играли у нас относительно слабее, почти все русские—соответственным образом, относительно сильнее обычной их игры в условиях международных турниров. Это заставляет в ясной и отчетливой форме констатировать факт более выгодного, преимущественного положения в шахматной игре того, кто играет у себя дома, сравнительно с тем, кто играет на стороне, т.-е. в чужой стране. Чемпионат Ласкера с Капабланкою и оглушительный успех Боголюбова подтверждают это как нельзя лучше. Провал Шпильмана у нас и сейчас же победа в Земмеринге— еще более подтверждают это. Это совершенно естественно и понятно, если учесть то, как влияет чужой воздух, вода, пища, обстановка жизни и обстановка турнира на всякого иностранца.
   В протоколах лаборатории имеются и подлинные заявления такого рода со стороны отдельных представителей турнира (Шпильмана, Эйтса, Рубинштейна и др.), давших целый ряд ценных указаний на основании собственного опыта относительно причин, обусловливающих успех-неуспех в шахматной игре. Это же подтверждается и собственными об'яснениями, которые давал Боголюбов своей неудаче в Нью-Йорке.

   Другая закономерность, в большей степени субъективного характера, но имеющая строго-объективное значение, заключается в огромном значении субъективного «шахматного» самочувствия игрока, обусловливаемого удачей или неудачей предыдущих турнирных партий. Шахматный игрок, проигравший предыдущую партию, имеет субъективное предрасположение к тому, чтобы проиграть и последующую. Проигрыш 3—4 партий подряд оказывает уже в полном смысле слова деморализующее влияние на игрока.
  Здесь получается полная аналогия с фактической борьбою и даже войною и полное совпадение «шансов на победу» у шахматного игрока, проигравшего несколько партий, с теми, какие имеет фактический полководец и фактическая армия, потерпевшая несколько поражений. Но не менее полная аналогия имеется здесь и с фактическим творческим путем художника, в прогрессивном развитии (карьере) которого каждый последующий шаг является непосредственно обусловленным предыдущим успехом или неудачею.

Общественно-педагогическая оценка шахматной игры

   Полученные нами результаты принуждают нас к существенно иной оценке педагогического значения шахматной игры, сравнительно с тем, что высказывалось о ней некоторыми, затрагивавшими этот вопрос до сих пор. Уже в комментариях к психограмме шахматиста мы дали ответ,—поскольку для этого у нас имелись данные, относительно того, какие свойства шахматного мастера надо считать врожденными и какие—приобретенными в процессе игры. Мы не должны, однако, забывать того, что различие между врожденным и приобретаемым всегда только временное и относительное. Врожденным признается все то, что было приобретено более или менее отдаленными предшествующими поколениями и передается нам но наследству, как готовое достояние.

   Это значит, что дальновидная социальная педагогика должна строить свои оценки не только на факторе индивидуальных достижений, т.-е. приобретаемого в течение личной жизни, но включать в них все то, что вообще является положительным с точки зрения интересов общественного развития.

   Как мы видели выше, психологическими предпосылками шахматного «таланта» являются, по-видимому, более сильно выраженные некоторые общие интеллектуальные и вообще психические функции, каковы: синтетическая сила мышления; не теряющее в своей напряженности широкое, «распределенное» внимание, приспособленное к восприятию динамических соотношений; общий формальный, но в то же время созерцательный, логический, но в то же время не абстрактно-логический, но предметно-логический слад ума,—все эти свойства имеют не только узкое шахматное значение, но и гораздо более широкое общечеловеческое. На этом то, по-видимому, широком психологическом базисе в результате занятия шахматным искусством, вырабатывается та, изложенная нами в психограмме шахматиста, своеобразная организация умственного материала, которая имеет для шахматиста гораздо большее значение, чем чистая функция памяти, воображения и. может быть, даже внимания.

   С этой стороны—относительно оценки значения шахматной игры не может быть двух мнений: способность синтеза и обобщения; широкое, чуждое односторонней сосредоточенности, внимание, схватывающее более живую, актуальную (динамическую) сторону объективных отношений, предметность, т.-е.— фактически—своеобразный «р е а л и з м» мышления шахматного игрока; наконец, несомненный а к т у а л и з м игры, со стороны своего чисто-психологического содержания, сочетающей,—под контролем интеллекта,— и эмоциональную и волевую стороны нашей . психики,—оставляя нашу волю полностью открытою для воздействия на внешний мир,—все это заставляет при знать безусловно-положительное значение шахматной игры и той тренировки, которая приобретается серьезным занятием ею.

   Поскольку перечисленные качества представляют собою безусловно положительные черты характера — шахматная игра становится могучим методом самодисциплины и саморазвития, приносящим пользу не только тем, кто может стать мастером, но и тем, кто этих задатков не имеет: она содействует развитию педагогически - ценных качеств.

   Наша положительная оценка массового распространения шахматной игры сама собою освобождает от опасных сторон исключительной и односторонней специализации в области шахмат и только шахмат. Поскольку по полученным нами данным шахматная игра оставляет волю человека свободной и открытой для практической жизненной деятельности, она нисколько не принуждает сама по себе к такой односторонней и исключительной специализации. Поскольку шахматная тренировка — в большей степени, чем какая-либо другая, оказывается находящейся в положительной зависимости от свободных промежутков и интервалов, не заполненных игрою, которые никогда не ведут к понижению силы игрока, но всегда — к ее повышению,—постольку совмещение с шахматами какой-нибудь другой практической (или даже научной) деятельности является даже необходимым. Так, в действительности и бывает в огромном большинстве случаев: не только мелкие и средние игроки, но и большие мастера почти всегда совмещают с шахматной игрою какую-нибудь другую службу или деятельность. Примером этого могут служить и Ласкер (философ) и Капабланка (дипломатический советник), и Алехин (юрист), и Видмар (профессор), и, конечно, почти все мастера шахматной игры, кроме некоторых.

  Мы склонны допустить, однако, справедливость мнения, высказанного русским автором, что исключительное самоограничение себя одним только кругом узко шахматных интересов, вследствие обнаруженной в наших экспериментах, исключительной силы драматизма и эмоций, свойственных игре, может приводить к роковым для личности игрока потрясениям.

   Это становится особенно ясным, если дать отчетливую характеристику шахматной игры, как явления исключительно интеллектуального, мозгового, головного порядка,—в чем все же, несмотря на описание в этой работе множество факторов, действующих в этой игре,—нельзя не видеть существенной односторонности даваемого ею развития. Само собою разумеется, что интересы здоровья и физического развития, не бесполезного, как мы видели, и для самой шахматной игры, уже не только допускают, но настоятельнейшим образом требуют специального внимания к чисто-физической стороне жизни нашего организма, т.-е. физических упражнений, физического труда, гигиены жизни—стоящих так далеко от интересов узко-шахматной тренировки.

   Однако, эти добавочные требования не только не суживают, но наоборот, значительнейшим образом расширяют круг тех, кто может быть призван к шахматной игре. Устраняя отрицательные стороны узкой, односторонней специализации, мы тем самым превращаем шахматное искусство в массовое народное занятие, для которого турнирные борцы, мастера и чемпионы, являются только примерами и масштабами для оценки.
   
   Шахматы — безусловно, как по природе своей, так и по истории своего происхождения, — заслуживают того, чтобы стать массовой народной игрой, в большей степени, чем предметом турнирных состязаний, которые, конечно, всегда будут необходимы как образец и стандарт.

Шахматная игра как явление общественной жизни

Доска, разделенная на 64 квадрата. Две партии незатейливых фигур— черных и белых. Каждая из них находится в распоряжении одного из игроков. Передвижение фигур по квадратам доски, регулируемое определенными правилами, и составляет все содержание игры. Задача каждого игрока—поставить одну из фигур противника (главную) в такое положение, чтобы она не могла, по правилам игры, ни передвигаться, ни остаться в занятом положении, но оказалась бы вынужденной сдаться—быть «убитой».

Такова внешняя сторона шахматной игры. Что то простое, почти примитивное, детское. Названия фигур: «король», «слон», «конь», еще более усиливают наивность всего построения игры, близость к детской игре-забаве. Какая бедность фантазии, несерьезность положения! Как будто взяты первые попавшиеся жалкие средства для того, чтобы уйти от действительности, от серьезной, жизненно-ценной работы, достойной времени и сил культурного, взрослого человека.

Но сотни тысяч людей часами и днями просиживают за этой игрой. Получив начало в глубокой древности, игра переживает государства, смены политического строя. Распространение ее не ограничивается ни своеобразием культуры, ни обособленностью сословных, классовых, этнических и государственных группировок, ни особенностями профессии. Философ, математик, дипломат, рабочий,—совмещают со своей специальной жизненной работой увлечение шахматной игрой. Седовласый ученый с не меньшей серьезностью и волнением переставляет фигуры, чем еще только начинающий школу юнец. Прославленные мастера игры пользуются одинаковым признанием и восхищением среди представителей различных стран и классов, являются всемирно известными знаменитостями, имена которых не менее популярны, чем имена знаменитых представителей искусства и науки.

Многочисленные клубы и кружки шахматистов способствуют удовлетворению интереса к этой игре, которой помимо того уделяется место почти во всяких клубах. Связь между отдельными организациями, культивирующими шахматную игру, получает международный характер и находит выражение в устройстве турниров, где состязаются в мастерстве игроки различных стран и где в состязании чемпионов отдельных стран выдвигаются мировые чемпионы шахматной игры.

Широкое распространение игры и серьезная заинтересованность в ней вызвали появление обширной литературы, не уступающей по размерам любому отделу науки. Помимо руководств по обучению шахматной игре, помимо книг, посвященных специальным вопросам, теории и техники шахматной игры, десятки периодических изданий на всех языках разносят новинки шахматного мира. Специально выработанный условный язык дает возможность облегченного международного общения в этой специальной области. После этого не станет удивлять и тот факт, что видные специалисты шахматной игры всю жизнь отдают ей или связанной с ней литературной работе, находя в этом свое жизненное призвание и источник существования.

Приведенные факты ясно говорят о том, что шахматная игра претендует на довольно значительное место в общественной жизни людей.

Поэтому, мимо нее не может пройти ни социальная психология, имеющая задачей научное освещение проявлений общественной жизни, ни социальная педагогика, оценивающая эти проявления с точки зрения интерес сов общественного строительства, как средство или выражение культурного развития общества. Первая выясняет внутреннее содержание, характер и природу того или другого явления социальной жизни, его причины и его влияние на отдельные стороны жизни общества и его членов. Вторая дает оценку этому явлению с точки зрения основных задач, стоящих перед обществом и личностью, и указывает средства для его укрепления и распространения или для борьбы с ним.

По отношению к шахматной игре величайший интерес представляет уже самый факт увлечения ею и широкой распространенности ее. На первый взгляд он может показаться прямо загадочным. И лишь психологический анализ игры может объяснить эту странность, раскрыв,— что именно дает личности эта игра, какие стороны личности она затрагивает, каким интересам и потребностям дает удовлетворение. А вместе с этим может быть дан ключ и к тем сокровенным уголкам человеческой психики, откуда произрастает увлечение шахматной игрой и другие подобные явления.

Шахматная игра, отличающаяся строгой определенностью, законченностью, ясностью логической структуры, составляющая любимое увлекательное занятие взрослых культурных людей и сохраняющая наиболее типичные черты игры вообще, может служить ценнейшим материалом и для изучения психологического смысла всякой игры вообще, ее значения в жизни личности и общества, и для определения таких сторон и форм игры, которые надлежит культивировать в интересах общественного развития..

Диалектика шахматной игры

   Как общий вывод из произведенных нами экспериментов приходится указать необычайное разнообразий психических функций, проявляющихся в шахматной игре. При этом все они не упражняются в отдельности, а даны в синтетическом объединении, характерном для естественных жизненных обнаружений. Здесь дано экспериментальное воспроизведение наиболее существенного жизненного явления — борьбы: И в этом воспроизведении выпукло представлена самая суть жизненного процесса — столкновение противоречий. Больше того, эта борьба носит на себе все признаки действительной борьбы, фактического состязания двух, независимых друг от друга, враждующих воль.
   Хотя самый процесс игры, складывающийся из разрешения целого ряда чисто-мыслительных задач, носит как бы специфически-интеллектуальный характер, — тем не менее роль волевого начала в шахматной игре остается огромной. Здесь именно, больше чем в какой бы то ни было другой нашей творческой работе, сказывается все огромное значение волевого усилия, как регулятора не только наших действий и движения. но и нашей изобретающей, комбинирующей, испытующей, экспериментирующей мысли.
   Здесь действительно могут встретиться моменты, когда «воля к победе», заставляет нашу мысль доходить до сверхъестественного напряжения, далеко превосходящего границы нормального и допустимого, и эти-то именно моменты и являются причиною столь часто постигающих шахматистов душевных катастроф. Здесь в чисто-психической сфере происходит совершенно то же, что происходит с нашим физическим организмом при всякой превосходящей наши силы физической борьбе: как физический организм победителя в спортивных состязаниях может быть поражен во всех основных своих жизненных функциях, разбит, так и интеллект шахматиста подвергается опасности дезорганизации и разрушения.
   Вот почему наша «психограмма шахматиста» говорит не вообще о необходимости сильной воли для шахматиста, но о необходимости дисциплинированной воли, желая подчеркнуть тем чрезвычайную необходимость умелого расчета своих сил, своевременной предосторожности от перенасилывания мысли.
   Философски глубокий, в сущности говоря, победоносный, хотя и непонятый шахматистами, отказ гениальнейшего шахматиста нового времени Э. Ласкера от продления объективно-неудачного для него матча с Капабланкою должен послужить на многие годы героическим примером для подражания всем шахматистам вообще и мастерам в особенности.
  Однако, если воля проявляется в этой игре исключительно, как воля к победе, то, наоборот, субъективные эмоции играют совершенно другую роль и совершенно иначе себя проявляют.
  Шахматная игра отличается исключительно богатой, обостренной эмоциональностью. Ни в одной другой игре эмоции не проявляют себя с такой яркостью и остротой, потому, что во всех прочих играх, мы всегда имеем возможность, в случае поражения, апеллировать к более высокому критерию оценки, перед лицом которого понесенное нами поражение сравнительно неважно, второстепенно, малозначительно.
Много ли обидного в том, что я — не первый силач в состязаниях по тяжелой атлетике? Разумеется, ничего больше, кроме отсутствия приза — и только. Много ли обидного в том, что меня поколотили в боксе или перегнали в беге? Разумеется — небольше, чем сколько заключается этой обиды в наличности не самых крепких кулаков и не самых быстрых ног. Что особенно обидного для меня в том, что я плохой стрелок, плохой наездник, даже плохой музыкант, художник или поэт — если я могу быть умным человеком, мыслителем, теоретиком, человеком глубоких познаний и прочее и прочее?
   В этом-то именно и заключается зерно скрывающейся здесь трагедии. На основе глубочайшего биологического закона эволюции, поставившего разум на последнюю и высочайшую степень достижений всего живого на земле, — этот разум является для нас послед ней и высочайшей апелляционной инстанцией.
  Что же делают шахматы?
   Они дают объективную меру нашего разума, они лишают нас возможности и права апеллировать к чему-либо еще более высокому и авторитетному. Они, в случае поражения, разрушают нашу последнюю надежду на самооправдание, повергая нас в подлинно-трагическое состояние. На этой-то именно, глубоко интеллектуальной на первый взгляд, почве и возникает глубочайшая, как это ни странно, исключительно обостренная эмоциональность всей игры.
   Всякий отдельный ход, наш или противника, поскольку он приближает нас к победе или поражению, вызывает в нас целую симфонию то более, то менее сильных и острых эмоциональных переживаний. Эти эмоции не имеют никакого непосредственного отношения к процессу самой игры, даже, наоборот, они почти всегда без исключения явным образом вредят ей, осложняя своими волнениями и без того трудное положение нашего разума и нашей воли. И тем не менее, они всегда и неизбежно встают при каждом шаге игры, поднимаясь в острые, драматические моменты до подлинно патетической силы.
   Результаты произведенных нами экспериментов заставляют признать, что здесь играет существенную роль еще и другой момент в психо-механике шахматиста, столь ярко вскрытый нашими экспериментами, именно то, что мы назвали предметным характером мышления шахматистов.
   Эта предметность мышления, наряду с объективно-состязательным характером самой игры (два независимых друг для друга нераспознанных противника) и наряду с этим «испытанием разума», — дает еще одно сильнейшее основание к тому, чтобы поставить психо-технику шахматиста в условия не только реальной борьбы и войны, но притом еще и борьбы, носящей катастрофический, трагический характер, борьбы, стоящей на границе человеческих сил.
  Шахматы есть, таким образом, не просто интеллектуальная игра, но интеллектуальная игра, имеющая объективно-предметную природу и облеченная в психическое одеяние подлинных настроений и переживаний, свойственных уже не игре, как таковой, но реальному состязанию, фактической борьбе и войне и притом еще в осложненной, драматической форме.
  Это борьба, однако, в некоторой изолированной, не сливающейся и не соприкасающейся с жизнью сфере, и эта именно изоляция все же сохраняет за нею, несмотря на драматизм и обостренность, подлинные черты искусства и вдохновения.
  Однако, исследование всякого сложного явления только тогда получает окончательное завершение, когда все отдельные выводы работы,—выясняющие составные элементы изучаемого предмета, их природу и взаимную связь,—найдут свое выражение в общей формуле, охватывающей своеобразие явления в целом. Не всегда можно дать точное определение. Чем сложнее явление, чем полнее и глубже отражаются в нем основные законы жизни,—тем труднее уложить его в рамки определенных понятий, подчинить законам формальной логики. Определение всегда будет ограничением (determinatio-negatio).
  Отсюда возникает потребность в таких терминах и таких формах мышления, которые соответствовали бы сложности и подвижности свойств и проявлений действительности. Вместо застывших и сковывающих формул выдвигается описание, как более гибкое, способное охватить разнообразие и изменчивость. Но и описание может разъединить моменты единого целого. Для истинного знания необходимо восстановление конкретной полноты, целостности изучаемого предмета. Если не точная формула, то полное живого смысла слово,—слово, как символ,—может выразить природу и самую суть предмета


 

Рейтинг@Mail.ru


Хостинг от uCoz