Зима 1920 — 1921 гг. Москва. Суровое, незабываемое время! Советский народ только что покончил с гражданской войной, разгромив белогвардейцев и интервентов. С таким же энтузиазмом, как на фронтах, боролись советские люди с разрухой, голодом, нищетой, детской беспризорностью, бандитизмом.
Начальник Центророзыска был явно не в духе. Быстрыми шагами прошел в кабинет, отдав по дороге приказание дежурному. Через несколько минут в кабинет вошел высокий молодой блондин в меховой куртке.
— Слышал про вас, товарищ следователь, — резко заговорил начальник, — что вы в шахматах мастак. И училище правоведения кончили, так что в нашем деле разбираетесь. Решил поручить вам трудное расследование. Задача почище шахматной. Арестовали мы вчера парня за зверское убийство пожилых супругов. Муж — известный в прошлом инженер. Он в последнее время после сыпняка не работал, жена тоже. На толкучке загоняли что можно для пропитания, а вещичек было много и всяких. Там этот парень с мужем и познакомился, разговорился, пришел к старикам на квартиру, и вскоре стал у них как родной. Высмотрел, очевидно, где что лежит, попросился переночевать, да обоих топором и прикончил. Нашли мы его легко: по адресу в записной книжке мужа. И вещи не все успел скрыть. Вину, правда, отрицает начисто. Так вот. С бандитами мы не цацкаемся, они вон недавно даже на товарища Ленина напали. Расстрел! Но . ..
Начальник Центророзыска замялся.
— Но... — повторил следователь.
— Нет во мне убежденности! Не тот тип. Очкастый, из-за глаз и от военной службы освобожден, служит чертежником, худой и голодный, как бродячий пес. Только что его допрашивал. Концы с концами не сводит. Про вещи говорит: супруги сами ему навязали; им после тифа трудно по толкучке шляться. Ну, он и их кормил и сам подкармливался.
Начальник неожиданно рассмеялся.
— Самое странное: вхожу к нему в камеру, а он шахматную книжку немецкую, Дюфреня какого-то, листает. Через день-два ему вышка, а он вон чем занимается. Я и вспомнил о вас. Действуйте! Дайте убийце мат в два хода! Вот адрес. Вот мандат. Но помните: в наших руках жизнь человека. Ошибка недопустима.
Квартира была опечатана, и все еще было на месте. На полу виднелись кровавые пятна. Мелом были очерчены два продолговатых прямоугольника. Обычная обстановка до нельзя уплотненной квартиры. В большой комнате кровати, письменный и обеденный столы, пианино, книжный шкаф, буфет, гардероб. Как в комиссионном магазине. На стенах картины, портреты, расписные фарфоровые тарелочки.
Что тут обнаружишь? Какие улики? Но следователь не искал ни отпечатков пальцев, ни пепла, ни иных следов. Сел и с глубоким вниманием около получаса разглядывал все вокруг. Потом вышел, опечатал комнату и отправился в тюрьму.
Обвиненный, разбуженный глубокой ночью для допроса, был раздражен. Он не внушал симпатии.
— Теребят, теребят меня, — нервно заговорил он. — То сам начальник, то вы теперь, а к чему? Ведь ни единому слову не верите! Я сто раз рассказывал.
— Но меня интересует то, что вы не рассказывали, — мягко заметил следователь. — Какого вы, например, мнения о характере убитого: разгильдяй, аккуратный человек или ни то, ни се, как мы с вами.
Обвинений насмешливо улыбнулся: — Что вы! Инженер, и разгильдяй: у него можно было поучиться точности и порядку!
— Вы помогали ему при уплотнении устраиваться?
— Конечно. Перетаскивал комоды, пианино, рухлядь. Старикам не под силу. Все расставлял . . .
— Тарелочки по стенам развешивали, фотографии?
— Нет. Это он сам. Симметрично, ровно, с любовью.
Следователь оживился: — Можете вы перечислить, что висело на стене против двери?
Обвиненный улыбнулся: — Поймать хотите, часто ли я там бывал? Часто! Пили морковный чай с черными сухариками. Играли в шахматы. Разговаривали.
— Итак, что же было на стене? Не спешите. Соберитесь с мыслями.
— В центре большой портрет хозяйки в масляных красках. Пониже портрет хозяина поменьше.
Следователь кивнул: — Правильно. А налево?
— Две фарфоровых тарелки с альпийскими видами.
— Одна — с альпийским, на другой — поляна с русской избой.
— Верно. Рядом групповой снимок. На нем ... на нем . . .
— Люди в военной форме. Хозяин в бытность вольноопределяющимся среди офицеров в турецкую войну, — подсказал следователь.
— Ну, и память у вас!
— Дальше! Дальше!!
— Направо тоже две фарфоровых тарелки и ... и все . . .
Следователь кивнул: — Да, все. Именно такой я видел стену.
— Допрос окончен?
— Нет. Не пропустили ли вы чего? Подумайте: хозяин был аккуратным, «ученый малый, но педант», любил симметрию, а ее нет. И место справа от фарфоровых тарелок потемнее. Не так обои выцвели.
Обвиняемый хлопнул себя по лбу.
— Да, да. Там тоже висела рамка. Точь в точь, как слева.
— И что в ней было?
— Не помню.
— Подумайте. Напрягите память. Я подожду.
Арестант задумался. Для следователя минуты казались часами.
— Не помню, — вздохнул обвиняе-мый.
— Подумаем вдвоем, — сказал следователь. — Что бывает в таких рамках? Он с женой после свадьбы?
— Нет.
— Он в мундире с орденами?
— Нет.
— Он с отцом и матерью, с братьями и сестрами?
— Нет.
— Он среди школьных друзей? Обвиняемый вскочил с загоревшимися глазами.
— Вы правы! Только не среди школьных. Институтский выпуск. Молодые инженеры. Как же, он мне там себя показывал.
— Какой институт? Горный? Путей сообщения?
— Императорское высшее техническое училище.
— В каком году кончил?
— Не знаю. Вероятно, лет тридцать назад.
Следователь порывисто поднялся и вышел из камеры.
Прошли сутки, и его снова вызвали на допрос: отчаявшегося, измученного, потерявшего надежду. И снова вошел молодой следователь: уставший до предела, сонный, но улыбающийся.
— Опять вертеть вола? — мрачно спросил обвиняемый. — Я готов к смерти. О чем еще рассказывать?
— Да, пожалуй, не о чем, — согласился следователь.
— Вы свободны. А вот и гражданин, который сядет на ваше место.
В дверь вводили пожилого всклокоченного человека, с яростью глядевшего на следователя.
— Ищейка проклятая, поймал-таки! — с яростью прохрипел он. — У большевиков Шерлок Холмсы завелись! Чёрт меня дернул задержаться в Москве, да еще с золотыми вещами!
Его увели.
— Я вам обязан жизнью, товарищ следователь, — с чувством сказал освобожденный. — Но как вы нашли преступника?
— Идемте, я вам расскажу по дороге, — ответил следователь. — Хочу отоспаться: две ночи по вашей милости глаз не сомкнул.

Они вышли на улицу.
— Видите ли, у начальника Центророзыска возникли сомнения в вашей виновности, несмотря на явные улики, а он — старый большевик, прошедший огонь, воду и медные трубы. Такие разбираются в людях. Возникли сомнения и у меня, когда он рассказал, что застал вас с Дюфренем в руках. Не верю я, что шахматист может стать бандитом.
Узнав от вас о содержании снимка, взял я машину и начал с оперативниками метаться по Москве. Был в техническом училище, просмотрел списки выпускников за давние годы, пока не нашел нужного. Переписал весь, поехал в адресный стол. Из сорока двух инженеров налицо оказалось только шесть. Кто умер, кто уехал. Поехали с обыском по шести адресам. Пятеро легко доказали алиби, а шестого поймали с поличным. И золотые вещички и документы убитого. Деклассированный тип, бывший владелец завода. Встретил однокашника, пришел в гости, остался ночевать, в разговоре разузнал про вас, ночью убил и ограбил стариков, благо есть на кого свалить. На память о золотой молодости взял снимок. Как писал Достоевский: «он был зол и сентиментален». Сами видите: раскрыть преступление было нетрудно.
— Нетрудно?? Если бы не вспомнили про пустое место на стене!...
— Не вспомнил бы? Что вы! При моей зрительной памяти! Если уж я десятки шахматных партий играю, не смотря на доски, то это . ..
— Значит, вы ...
— Ну, вам как коллеге-шахматисту могу представиться должным образом: следователь Центророзыска Алехин Александр Александрович — шахматный чемпион Советской России.

* * *

  Этот расказ не вымысел, хотя, возможно, в отдельных деталях не вполне точен. Об этом уголовном деле и пропавшей рамке, послужившей исходным пунктом для раскрытия Алехиным крупного преступления, мне рассказал лет тридцать назад бывший оперативник уголовного розыска, хорошо помнивший молодого следователя по совместной работе.

Источник: "Шахматы" (Рига) 1964, 12