Гудит мотор самолета. Летим по маршруту Москва — Лондон. На остановках жадно курим. Шесть папирос с 7 утра до 10 вечера. Немного. ..
Через несколько дней я поймал себя на том, что считал окурки, разбросанные Алехиным. За одну турнирную партию он выкуривает около 100 папирос. Впрочем, "выкуривает"— это не совсем точно, так как после того как Алехин зажигает папиросу, он через несколько секунд ее тушит. Если бы об этом знали подбиратели "бычков", которых так много в Европе, то пустовавшее турнирное помещение было бы, пожалуй, переполнено.
8 августа поздно вечером я в Лондоне, на другой день, после трех часов езды — в Ноттингеме. Приехав к месту будущих шахматных битв, я думал увидеть красивую местность, массу зелени, море... Вместо этого я нашел крупный промышленный город в центре страны. Ввел меня в заблуждение чемпион Англии Винтер, который в статье, напечатанной в "64", щедро обещал гостям 'купанье и разные виды спорта'.
До отеля „Виктория Стейшен", где остановились все участники турнира, меня довел какой-то любезный англичанин. „Я был в России. Замечательная страна!" Прощаясь, он поднимает кулак.
Первый, кого я увидел, был д-р Ласкер. Вскинув руки вверх и вынув неразлучную сигару изо рта, он говорит:
"Очень корошо."
Капабланка конфиденциально уводит меня в сторону. Оглядываясь, он шопотом спрашивает: "Что нового в Москве? Когда будет... следующий турнир?"
Наконец, русская речь. Улыбаясь, подходит Ботвинник. Посетители холла пристально разглядывают представителей советской страны.
Перед обедом оживление, сутолока, смех... Свежий номер газеты "64" пользуется успехом. Скоро от 20 привезенных экземпляров у меня не остается ни одного. Американец взял у меня два номера: "Для моих Нью-Йоркских друзей", поясняет он. Меня обступают журналисты. Приходится рассказывать о шахматной жизни в советской стране. Нет границ удивлению, когда я говорю, что тираж газеты "64" достигает 35 тысяч.
"Ваша газета свидетельствует о грандиозном росте культуры в СССР" говорит редактор английского журнала "Chess" Б. Вууд.
Цифра 28.000 квалифицированных шахматистов в Москве кажется чудовищной. Представитель американского журнала "The Chess Rewieu" Литвинский говорит, что в Нью-Йорке он знает всех шахматистов; вряд ли их больше 300... Для 7 миллионного города немного...
Идут обедать... У Макса Эйве большая свита: личный секретарь-стенографистка, "поверенный в делах"—Ганс Кмох, "вдохновители"—голландцы, прилетевшие с ним из Амстердама и, наконец, представители печати, возглавляемые С. Ландау. Эйве и его жена сидят за столиком с четой Ботвинников, д-р Ласкер и фрау Ласкер—с голландскими журналистами. За большим круглым столом шум, смех. Здесь расселась молодежь — Файн, Решевский, Флор,—кто знает, быть может,
будущие чемпионы мира... А вот старое поколение — Видмар и Боголюбов. Капабланка в обществе англичан: Томаса, Александера и Тэйлора.
А где же Винтер? Его здесь нет. Он остановился в более скромном отеле, так как очень нуждается и поэтому экономит.
Алехин за столиком с женой. Демонстративное уединение? А вот и Тартаковер. Он весь поглощен содержанием меню. Нужно поговорить с ним. Ведь он такой спец по всем шахматным делам.
Вечером, после обеда, изучают регламент турнира. Возмущаются необходимостью доигрывать партии в день тура утром. Капабланка миролюбиво беседует с Тартаковером. Алехин читает парижские газеты. Боголюбов (его называют, намекая на чрезмерную полноту, "сдвоенная пешка") сражается с Видмаром и двумя болельщиками в бридж. Кто-то спрашивает Боголюбова, почему он так "плохо выглядит "Разве Вы не знаете," отвечает за него Видмар, "он же бежал из концентрационного лагеря".
Журналисты снуют с раскрытыми блокнотами — берут интервью. Нужно и мне приступить к исполнению своих обязанностей. Капабланка издали, увидев, что я направляюсь к нему, кричит: „Без интервью. Никаких интервью". Он любит, чтобы его упрашивали...
Первый тур, проба сил. Красный канат отделяет зрителей от играющих. Через него участники прыгают. Зрителей человек 150. Сто пятьдесят дымящих сигар. Скоро в помещении нельзя дышать. Бывалый шахкор Опоченский успокаивает: это персонально приглашенные на завтрак. Завтра их уже не будет.
Эйве играет с Решевским. Маленького Решевского прозвали ,Шмуликом". Это с легкой руки Флора, который рассказывает, как его в прошлом году в Палестине приняли за Решевского.
"Это вы тот самый Шмулик, который мальчиком сюда приезжал давать сеансы?'
Александер попал в тяжелое положение против Ботвинника. Он подходит ко мне и говорит: "Ботвинник очень силен для меня".
Во время игры он часто заговаривает с противником, спрашивает: хорошо ли он сыграл, где сделал ошибку и т. д. После партии идут а соседнюю комнату анализировать.
Капабланка и Видмар вмешиваются. Капа быстро показывает вариант 'здесь всегда ничья'. Ботвинник доказывает противное. После анализа Видмар говорит Капе: 'Он все видит'.

* * *

Алехин стоит хуже против Капабланки. Но вот и шесть часов. Капабланка делает 37-й ход, Алехин почему-то отвечает. Назревает инцидент. Мекэнзи говорит Алехину, что уже 10 минут седьмого: он должен был записать ход, Капабланка же теперь отказывается делать ход. Алехин грозит выходом из турнира. Капабланка уезжает; он знает ход Алехина и сможет в тишине отшлифовать партию. Алехин, не отходя от доски, нервно курит папиросу за папиросой. В 8 часов пускаются часы Капабланки. Хотя кубинец в зале, но он не садится за столик. Вскоре он с Мекэнзи удаляется, а через 30 минут оба возвращаются. Капабланка садится и записывает ход.
На завтра, когда я его прошу прокомментировать эту партию, указывая, что Алехин думает сдаться без игры, Капабланка отвечает: "Нужно быть осторожней, с ним никогда ничего неизвестно."
Несмотря на явно выигранное положение, синьор Граупера предпочел бы не играть с Алехиным. ..
Старая история у Капабланки с Флором. Кто кого перехитрит? Флор, попав в цейтнот, бросил записывать. Точно так же он делал во время своих предыдущих встреч с Капабланкой.
,Ах, так' думает Капабланка, „мы тоже не будем записывать." И каждый считает ходы в уме. В Москве победителем из этого состязания вышел Капабланка, в Ноттингэме — Флор.
Говорят, что Эйве помешал Капабланке продолжать игру. Может быть! Но кто же заставлял Капабланку делать атемпо 37-й ход? Не Эйве же?
Алехин возбужден. Он размахивает руками. 'Очень жаль. Простой выигрыш... Цейтнот...' Тэйлор его перехитрил. Жертвовал фигуру, а Алехин ее не принял. Пока честь англичан поддерживает Тэйлор. Это удивительный шахматист. Он потерял зрение на 80%. Перед ним на столе маленький счетчик, на нем он отмечает ходы.
"Чемпион СССР выиграл у чемпиона Германии"—так озаглавлен отчет о третьем туре в белогвардейской газете "Последние новости".
"Ваш Ботвинник создает замечательные позиции," говорит Тартаковер. На следующий день ему пришлось это испытать на себе.
На пятый тур я приехал с запозданием. Уже в коридоре услышал сенсацию: "Ботвинник пожертвовал Алехину коня". Бегу... За барьер не пускают. "Позвольте", говорю, "ведь Ботвинник коня пожертвовал". Все равно не пускают. Протискиваюсь сквозь толпу, извиняюсь. Наконец, я в первом ряду. Алехин явно возбужден. У него даже шея вспотела. Ничья.
В шестом туре начинается сказываться усталость. Быстрые ничьи. Ласкер жалуется. „Был бы я на несколько лет моложе, такое положение довел бы до выигрыша. А теперь"... и он машет рукой.
Вечером доигрывают. На другой день утром также доигрывают.

***

Эйве проигрывает Алехину. Одна из самых красивых партий турнира. Интересный ферзевый эндшпиль, в котором у Алехина две лишних пешки. Алехин доволен. Его спрашивают: "Как вы думаете сыграть матч против Эйве?" „Я не сомневаюсь в победе" отвечает он.
Уже идут разговоры: о том, кто будет тренером Эйве. Имеются три кандидата: Флор, Файн и Тартаковер.
"Мы его поделим," говорит, смеясь Тартаковер, "Флор и я будем его подготавливать, а Файн—пробовать."

***

Я еще ничего не сказал о журналистах. Сколько их? Очень много. Среди них есть "дэнди", которым поручено написать фельетон. Они приходят с сигарой в зубах и молча наблюдают. Другие беспокойно носятся по прессбюро. У них никогда нет ни бумаги, ни карандаша, ни блокнота. Они ко всем пристают, всем мешают.
Есть степенные джентльмены, которые медленно пишут целые дни, не сходя с места и не покидая прессбюро. Есть, наконец, профессионалы с пишущей машинкой, с чемоданчиком, с бумагой и шахматами. Они стучат в двадцати экземплярах свои корреспонденции и рассылают их вечером во все концы мира.
Между корреспондентами и гроссмейстерами существует непримиримая вражда. Она длится годами. Гроссмейстеры игнорируют корреспондентов, жалуются на них в турнирный комитет. Корреспонденты же снабжают свои статьи нелестными отзывами о своих врагах и, что особенно злит гроссмейстеров, ставят к их ходам многочисленные вопросительные знаки.
О вражде между корреспондентами говорить не приходится; она еще заметнее.

Турнир подходит к концу. Участники вкладывают последние силы в свои партии. Винтер, идущий последним, — и тот переменил образ жизни. К партии с Капабланкой чемпион Англии особенно готовился. Он даже взял у меня комплект газеты "64" и разбирал весь выходной день партии своего противника. Морально он удовлетворен: он имел выигранную партию против кубинца, который, правда, утверждает, что провел гениальную комбинацию, наикрасивейшую за весь турнир...
Тартаковер мне жалуется: "Играешь, работаешь, а толку мало. Вот завтра играю с Александером. Верное очко, но лишь три фунта." На другой день партию он проиграл. Потерял очко и три фунта... Так и сегодня ему явно не повезло. Он согласился на ничью как раз в тот момент, когда мог выиграть пешку.
У Решевского плохой характер. Ничью, предложенную Ботвинником, он отклонил. В перерыве думал два часа над положением, а затем 55 минут над 38-м ходом. Осталось 5 минут на 16 ходов. Вероятно, психологический трюк в надежде, что Ботвинник, пользуясь цейтнотом Решевского, пойдет на осложнения.
Сегодня играют с 9 часов утра. На всех это сказывается. Только Боголюбов играет с подъемом. Он еще ни разу за всю свою жизнь не выиграл у Капабланки. Но все же и он под конец пасует. Капабланка очень волновался. Он все время следил за партией Ботвинника. И когда там начала вырисовываться ничья, он ходил довольный. Вскоре начал путать он, и не только на доске, но и в записи партии. Не меньше его волновался Алехин. Он сегодня свободен. Его мечта не сбылась. Эйве выиграл...

***

Вечером банкет. Фраки, смокинги, пышные речи... Тартаковер тут же пишет свои статьи: "Странные люди эти редакторы", говорит он, "им всем нужна итоговая статья в один и тот же день*.
Капабланка произносит речь. Он сравнивает Ноттингэм с Лондоном 1922, Нью-Йорком 1927, Москвой 1936, т. е., с теми турнирами, в которых он брал первые призы.
Флор кричит: „А Москва 1925 и 1935? а Маргэт?"
После банкета Капабланка уговаривает молодежь „пустить" его сражаться с будущим победителем матча Алехин—Эйве. „Я старею", говорит он, "а у вас есть время подождать."
„Мистер Муссури", кричат мне, "Москва? к телефону!"
Москва! Вот где действительно умеют ценить шахматы и шахматное мастерство!

"Шахматы в СССР" 1936