Шолом-Алейхем

Чемпион по шахматам

Удивительную историю рассказал однажды холодной зимней ночью в теплой компании «заядлый шахматист», некий Рубинштейн.

Мой дед — Рувим Рубинштейн. И потому, что он, любезные мои дамы и господа, был настоящим шахматистом, весь свет мог перевернуться, когда он играл в шахматы. Со всех концов ездили к нему сыграть партию-другую помещики, графы, вельможи. И был он всего-навсего бедный ремесленник, часовщик, но хороший мастер, в своем деле большой мастак. И так как главным в его жизни были шахматы, то имел он не заработки, а одни неприятности, едва перебивался с хлеба на квас.

И вот в один прекрасный день к хибарке моего дедушки подкатила шикарная карета, в которую была впряжена четверка горячих лошадей, а из кареты выпрыгнул помещик, этакий магнат, с двумя лакеями, грудь в орденах, одним словом, — вельможа! Вышел и с ходу, не переводя дыхания, спрашивает:

— Здесь проживает еврей Рувим Рубинштейн?

Дед мой, по совести говоря, вначале немного струсил. Но он быстро овладел собой и спокойно ответил:

— Я и есть еврей Рувим Рубинштейн. Чем могу служить?

Такой ответ, должно быть, понравился вельможе и он оказал:

— Очень приятно видеть перед собой самого Рувима Рубинштейна. Прикажи поставить самовар и подай шахматы, мы с тобой сыграем партию. Говорят, что ты сильный игрок и никто еще тебе ни разу не делал мата.

Так, значит, сказал этот магнат (он видно тоже был шахматистом) и сел сразиться с моим дедом. Играют они партию за партией, а тем временем вскипел самовар и был подан чай, понятно, на подносе, с вареньем и разными закусками. Об этом уж позаботилась моя бабушка, хоть в кармане у нее не было ни гроша.

А на улице, возле кареты, собрался весь город. Шутка ли сказать, у часовщика Рувима Рубинштейна находится такая важная персона! Разумеется, по этому поводу пошли разные толки. Одни говорят, что вельможа прибыл из губернии с ревизией, он делает обыск, ищет фальшивые деньги... Другие твердят, что тут не обошлось без доноса, наговора, что деда оклеветали и сейчас заведут целое «дело»... Зайти в дом и посмотреть, как этот чиновник сидит рядом с дедом и играет с ним шахматы, — никто не догадался. Кому, в самом деле, могла прийти в голову такая мысль?

И надо вам сказать, уважаемые дамы и господа, что хотя этот вельможа играл совсем недурно, можно даже сказать, хорошо играл, все же мой дед ставил ему мат за матом. И чем больше гость проигрывал, тем он сильнее горячился, а чем он сильнее горячился, тем больше проигрывал. А мой дед — скажите только на милость, откуда такое берется! — и бровью не шевельнет. Как будто он играет не с вельможей, а с маленьким неприметным человечком... Ну, разумеется, что было очень досадно сему господину. О чем тут еще толковать? Никто не хочет проигрывать, а тем паче кому? — Какому-то еврею... Но выразить это вслух он не может. Да и что тут скажешь, когда дед играет все же мастерски! Как говорится, комар носу не подточит...

Все вы, вероятно, знаете, что настоящего шахматиста сама игра интересует гораздо больше, чем выигрыш или проигрыш. Для настоящего шахматиста, когда он увлечен игрой, партнера не существует. Главное — игра, а не игрок. Не знаю, поймете ли вы мою мысль...

— Плавать мы не умеем, но в плавании разбираемся, — вставил молодой человек, наш присяжный остряк и, как всегда, не кстати. А Рубинштейн пронзил его насквозь своими холодными глазами и сказал:

— Да, это сразу видно, как вы разбираетесь в плавании...

Затянувшись сигарой, он продолжал:

— И так как все на свете имеет конец, пришел конец и шахматному поединку. Вельможа встал, застегнулся на все пуговицы, протянул моему деду два пальца и молвил на прощанье:

— Послушай-ка, Рувим Рубинштейн, ты, — говорит он, — победил меня. Должен признаться, — говорит он, — что ты лучший шахматист не только в моей губернии, но и во всей стране, а может статься — и во всем мире. Я счастлив, что имел честь и удовольствие играть с лучшим шахматистом мира. Знай же, что отныне твоя слава возрастет еще более. Я сообщу о тебе министрам, доложу при дворе...

Услышав такие речи («сообщу министрам»... «доложу при дворе»), дед и говорит вельможе:

— Кто же вы такой, господин помещик? Вельможа рассмеялся, выпятил грудь в орденах и отвечает:

— Я — губернатор...

Тут уж моему деду стало не по себе. Знай он раньше, кто с ним играет, он бы, вероятно, сыграл иначе... Но, пропало! Сделаного не воротишь. А губернатор дружески распрощался с дедом, уселся в свою карету и — поминай, как звали.

Только он уехал, как все набросились на деда с вопросами: «Кто это у тебя был?» А когда выяснилось, что был сам губернатор, то все удивились еще больше: «Что у тебя делал губернатор?» А когда дедушка рассказал, что губернатор приезжал только ради шахмат, то все трижды сплюнули и, чертыхаясь, разошлись по домам. Некоторое время еще говорили об этом, а потом и позабыли. И сам дед позабыл. Его голова уже была занята другим — новой шахматной партией, а также заботами о хлебе насущном. Известное дело, ремесленник — мучается, трудится, ищет, где бы подзаработать. И вот наступил еще один прекрасный день... После того происшествия прошло уже порядочно времени, но сколько именно — затрудняюсь вам сказать. Знаю лишь, что то, о чем я расскажу, случилось ранней весною, в канун пасхи. К наступающему празднику у дедушки ничего не было готово, не было даже мацы. Детишек он имел, чтоб не сглазить, много. Одному нужна рубашка, другому сапожки, а денег нет. Худо! И сидит мой дед, скрючившись в три погибели со стекляшкой на глазу, ковыряется в часиках, которые почему-то остановились, не хотят идти, и думает: «Откуда грянет помощь?»

Внезапно открывается дверь, входят двое жандармов и направляются прямо к деду: «Ты-то нам и нужен, голубчик!». Тогда у него мелькнула мысль (дед мой был очень мыслящим) — может, это от губернатора? Всяко бывает на свете. Может, тот вздумал вознаградить меня, осчастливить? Разве не случалось, что помещик вдруг из-за какой-либо причуды, из-за сущего пустяка награждал золотом, так что хватило не только ему, но его сыновьям и внукам?.. Но тут, оказывается, ничего похожего. Моему деду вежливо предлагают совершить небольшую прогулочку и явиться... Куда бы вы думали? В самый Петербург! А зачем? Этого они не знают. Они, видите ли, только что получили бумагу из столицы, а в бумаге сказано: «Немедленно доставить еврея Рувима Рубинштейна в Санкт-Петербург». «Не-медлен-но», это значит, сразу, без всяких разговоров
Во всем этом, несомненно, кроется что-то таинственное.

— А ну-ка, сознайся, голубчик, что ты натворил? Дедушка, понятно, клянется и божится, что он знать ничего не знает, ведать ничего не ведает. «За всю свою жизнь, — говорит он, — я и мухи не обидел». «Весь город, — говорит он,—может это подтвердить». Но кто станет его слушать? Приказано идти, и дело с концом. Идти, имейте в виду, по этапу, ибо если в казенной бумаге говорится «доставить», то подразумевается, по этапу и в кандалах. А к тому же «немедленно». Это значит, чем раньше, тем лучше...

Не долго думая, взяли они моего деда, без особых церемоний надели кандалы на руки и на ноги и вместе со всеми ворами повели по этапу. А что означало в те годы по этапу, об этом я не стану распространяться. Кто не знает, что если простого смертного отправляли по этапу, то он почти никогда не добирался до места? Железных дорог тогда не было, шоссейных — тоже, поэтому люди гибли, как мухи. Больше половины умирало в пути, а остальные добирались вконец измученные, превращались в калек.

К счастью, мой дед был такого же сложения, как я — сухопарый, костистый, крепко сколоченный. К тому же он был человек глубоко религиозный, хоть и философ. «Двух смертей не бывать, одной — не миновать», — сказал он себе. — А если мне еще суждено жить на этом свете, то никто у меня моей жизни не отнимет».

Почему это он вдруг стал рассуждать о жизни и смерти? Потому что почуял, что дело здесь пахнет каторгой, Сибирью, а может, еще чем-то более страшным... И он не только навеки простился с женой, с детьми, со всем городом, но хотел даже прочесть отходную. Все его утешали, весь город вышел провожать его, будто покойника. Много слез было пролито в этот день...

Если бы захотел вам рассказать обо всем, что довелось испытать моему деду во время этого путешествия, нам пришлось бы просидеть три ночи подряд. Но жалко времени, лучше играть в шахматы... Вкратце могу вам только сообщить, что это милое путешествие затянулось на все лето, от пасхи до кущей, ибо этап делится, да будет вам известно, на стоянки, или пункты, а на каждом пункте арестантов задерживают на неделю, иногда — на две недели или даже на больший срок, пока не составляется новая партия воров и бродяг. Только тогда их гонят дальше.

. И когда, наконец, после стольких трудов и мучений они прибыли в этот вожделенный Санкт-Петербург, вы думаете, и дело с концом? Очень ошибаетесь! Вот тут-то и взяли моего деда, да и швырнули в каменный мешок — крохотную, темную конуру, где не присесть, не прилечь, можно только стоять...

— Зато там, вероятно, хорошо играть в шахматы, — вставил наш доморощенный остряк.

— И глупо острить! — добавил Рубинштейн и продолжал:

— Тут, в этом каменном мешке, дед мой уже совсем было распрощался с жизнью и произнес наизусть отходную. Перед его взором витал ангел смерти, он чувствовал, что испустит дух еще до того, как его потащат в суд. И, откровенно говоря, он, желая себе смерти, торопил ее.
Но, уважаемые дамы и господа, всему на свете приходит конец. И наступил день, когда раскрылись двери каземата и два жандарма, вооруженные с ног до головы, вошли в камеру, взяли моего деда, едва живого, усадили в карету и — «пошел»!
Куда? Об этом не спрашивают. Может, в суд? Пусть будет в суд. На эшафот? Пусть будет на эшафот. Только бы все скорей кончилось. И мой дед уже представляет себе, как его доставляют в Сенат. Он стоит перед судом и говорит:

— Чистосердечно сознаюсь в том, что я — еврей и бедный часовщик. — Живу лишь трудами рук своих. Я никогда не воровал, никого не обманывал, никого не оскорблял, бог тому свидетель. А если вы хотите пытать меня — пытайте или лучше уж казните сразу...

Так мысленно дед мой объясняется с Сенатом. А карета тем временем подъезжает к каменному зданию, деду велят сойти, и он сходит. Его вводят в одну комнату, затем в другую и велят раздеться. Раздеться почти донага, остаться в одной рубашке. Он не понимает, к чему это, но когда жандарм приказывает, спорить не приходится... Затем ему велят, простите меня за такие речи, снять и рубашку... Он снимает ее. и его ведут в баню... Это была баня, что надо! И его там моют и парят, и трут спину, затем велят одеться, и едут дальше. И так они едут и едут...
Дед думает про себя: Боже милосердный ! Что-то со мной будет?.. Он пытается вспомнить читанные им некогда рассказы об инквизиции в Испании и Португалии и никак не может припомнить такого случая, чтобы прежде, чем вести преступника на эшафот, его возили бы в баню...

А пока он так размышляет, карета останавливается возле дома с высокой железной оградой. Острия ее прутьев — золоченые, а на верхушках сидят орлы. Его ведут мимо генералов с золотыми эполетами и орденами и предупреждают, что он будет представлен самому царю. Он должен смотреть ему прямо в глаза, не говорить лишнего, ни на что не жаловаться, отвечать коротко и ясно — да-да, нет-нет. И еще до того, как дед успел сообразить, что с ним происходит, он уже очутился в расписном зале с великолепными картинами в золоченых рамах, а прямо перед ним стоял высокий человек с бакенбардами... Мужчина с бакенбардами (это был Николай I) внимательно посмотрел на моего деда, и между ними произошла такая беседа:

Царь: Как тебя зовут?
Мой дедушка: Рувим Шоломов Рубинштейн.
Царь: Сколько тебе лет?
Мой дедушка: Пятьдесят семь.
Царь: Где ты научился играть в шахматы?
Мой дедушка: Это у нас наследственное...
Царь: Говорят, что ты первый шахматист в моем государстве...

На это мой дедушка хотел ответить: «Уж лучше бы я не был первым шахматистом в вашем государстве...». Тогда, вероятно, царь бы спросил: «Почему ты так говоришь?»... И уж дед бы не удержался и сказал бы, что не так надо обращаться со знаменитым шахматистам, которого царь захотел повидать... Мой дедушка нашел бы, что сказать. Но тут царь взмахом руки дал знать, что аудиенция окончена, генералы оттеснили моего деда, жандармы вывели его на улицу, а там уж отпустили на волю. Но они приказали ему, чтобы он без промедления отправлялся домой, потому что здесь, в Петербурге, не имеет права находится.

Как мой дед добирался до дому — об этом лучше не спрашивайте. Главное, что он вернулся живым. Было это как раз в праздник кущей. Милостивые мои дамы и господа! Я кончил...

Перевод А. Белова.
Источник: "Шахматы в СССР" №3, 1959