Р. Файн

"Д-р Тарраш"

«Во многих трудах Тарраша дух догматизма настолько очевиден, что их следовало бы объединить под заголовком «Так говорил Таррашустра»

После смерти Тарраша в 1934 году Эйве написал для журнала «Magyar Sakkvilag» посвященную его памяти статью, суть которой сводилась к следующему: «Он сыграл множество ценных партий, завоевал много первых призов и написал ряд прекрасных книг». Хотелось бы добавить, что Тарраш был одним из тех немногих гениев, которые, достигая уровня чемпионов мира, по немилости судьбы не стали обладателями этого звания.

Бреславль, где родился Тарраш, уже давно был важным шахматным центром. Главной гордостью его был Андерсен, но там жил еще и Цукерторт, и много менее крупных мастеров. Впоследствии Таррашу импонировала мысль о том, что он продолжил славные немецкие традиции, достигшие высшей точки в Андерсене. Увы, Тарраш и Ласкер, оба — евреи, были последними истинно великими немецкими шахматистами.

В своей автобиографии Тарраш ничего не сообщает о родителях, но с прискорбием пишет о врожденном дефекте собственной ступни. Особенности его характера при желании можно во многом объяснить этим физическим недостатком. В школе он стремился всегда быть первым учеником. Оказавшись на втором или третьем месте, он чувствовал себя виноватым. В зрелом возрасте он считал необходимым объясниться по поводу каждого слабого хода и каждой проигранной партии.

Студентом он был безусловно одаренным и в 23-летнем возрасте окончил курс медицины. Всю свою последующую жизнь он делил между врачебной практикой, которую оставил лишь в преклонном возрасте, и шахматами — его истинной любовью.

В 15 лет он узнал, как ходят фигуры, и — как обычно — быстро прогрессировал в шахматах. На несколько лет они вытеснили из его жизни все. Похоже, каждый шахматный мастер в своей жизни проходит через период созревания, когда клетчатая доска становится важнее пищи. В случае Тарраша полное поглощение шахматами завершилось по причине наступившей влюбленности. Затем последовали университетские годы с положенной порцией вина, женщин и песен, хотя и шахматы не были никоим образом заброшены. В 1885 году, получая диплом, Тарраш был уже полновесным мастером и совершил поразительный дебют, разделив второе место в компании многих сильнейших мира сего на конгрессе Германского шахматного союза.

Последующая шахматная карьера Тарраша делится на три стадии. Первая — с 1885 по 1894 год, когда после небольшой заминки он выиграл все турниры, в которых участвовал. Победив в Манчестере (1890), он справедливо жаловался на то, что немцы называли его всего лишь чемпионом Германии, в то время как англичане отвели ему второе место за чемпионом мира Стейницем и предложили организовать матч между ними. Конечно, в 1890 году Тарраш, если вообще уступал кому-либо, то одному лишь Стейницу. Огорчительно — и трагично для Тарраша,— что он отклонил приглашение шахматного клуба Гаваны сыграть там матч со Стейницем зимой 1890/91 года. Приняв его, он вполне мог завоевать титул, о котором впоследствии тщетно и страстно мечтал. Лишь однажды великий шанс постучался в его дверь, и он упустил этот шанс. Вскоре появился Ласкер, который всегда имел превосходство над Таррашем.

В 1894 году Ласкер, Стейниц, Чигорин и Тарраш образовали большую четверку, довольно близкую между собой по силе. Еще через год к ним присоединился Пильсбери.

Второй период жизни Тарраша — с 1894 по 1908 год — прошел под знаком его соперничества с Ласкером. Всем остальным надлежало уступить, что Тарраш доказал самым убедительным образом в Вене (1898) и Остенде (1907 — после этого состязания Тарраш присвоил себе звание «турнирного чемпиона мира»; даже более молодому поколению не следовало вмешиваться, в чем удостоверился Маршалл в 1905 году. Но Ласкер был непоколебим. И, когда матч в конце концов состоялся (1908), Тарраш не получил никаких шансов на успех.

С 1908 года до своей смерти в 1934 году Тарраш продолжал играть активную роль в шахматном мире. Но на небосклоне появились новые звезды, а у всех на устах — новые имена, в особенности после первой мировой войны. В этот период влияние Тарраша распространялось главным образом через литературу.

Здесь он занимал уникальное место. «Учитель Германии» — так назвали Тарраша после появления его первых книг и статей; позднее его величали «учителем мира». И он, несомненно, был таковым. Не одно поколение (примерно по 1925 год) считало его главным авторитетом в шахматах, а слово его было законом.

Но вот что любопытно: хотя Тарраш сформулировал принципы, царившие в шахматах до той поры, когда их потрясли гипермодернисты, все его сочинения, кроме самой последней книги, были сборниками комментированных партий.

«Dreihundert Schachpartieen» — его шедевр, собрание 300 собственных партий с подробными примечаниями и краткими автобиографическими заметками, впервые увидевшее свет в 1895 году. Это один из памятников шахмат, лучшая книга о них вплоть до 20-х годов нашего века.

Морфи своей демонстрацией важности развития заложил основы комбинационной игры; Стейниц, в своей теории центра, — игры позиционной. Но на долю Тарраша осталось объединить то и другое в цельную систему (теории Морфи и Стейница действительно являются взаимодополняющими). Основы его системы настолько известны в наши дни, что трудно сейчас даже представить, насколько плохи были шахматы на уровне мастеров до того, как эти основы были заложены. Во время Стейница и Тарраша такие обыденные понятия, как развитие, центр, два слона, пешечная структура, ведение атаки и т. д., были полной загадкой для всех, кроме считанных единиц.

К 1914 году всякий, кто обращался к литературе, знал принципы открытой игры, восприняв их непосредственно или косвенным путем из неустанных писаний Тарраша. Но, к несчастью, Тарраш не сознавал, по крайней мере судя по его писаниям, что его теория имеет пределы. «Стесненная позиция несет в себе зародыш поражения», — указывал Тарраш, забывая отметить, почему и при каких обстоятельствах. Гипермодернисты могли оспаривать это, оперируя бессчетными конкретными примерами, в которых стесненные позиции приносили победу вместо поражения, но столь же ошибочно ударялись в другую крайность. Спор длился годами, и Тарраш не способствовал его разрешению, упрямо веруя в собственную безошибочность.

Поскольку Тарраш в течение 30 лет был духовным лидером шахматного мира, его грехи и добродетели преувеличивались сверх всякой меры. Да, он бывал зачастую мелок, навязчив и тщеславен; да, часто он упражнял свой едкий юмор во зло другим — его искривленная ступня что-то да значит. Для поколения, пришедшего на смену, его главная вина состояла в том, что он не стимулировал поиск нового. Он мог критиковать, но не помогал созидать. В результате они строили без его помощи — и строили вопреки ему, пренебрегая его истинным вкладом.

Но, чтобы объяснить его исключительное влияние, нужно видеть и другую сторону медали. Как практикующий гроссмейстер он на протяжении 30 лет входил в первую тройку или четверку. Но, что еще более важно, он свято чтил шахматы. Он веровал в них с той жгучей убежденностью, которую среди его коллег разделяли лишь единицы. Он считал шахматы достойным делом, которое можно и нужно распространять, в котором умение и совершенствование служат полновесной наградой за время, потраченное на серьезное изучение.

Самой подходящей эпитафией для него является знаменитая фраза из его же книги «Das Schachspiel»: «Шахматы, как музыка, как любовь, могут делать человека счастливым».

«Chess Review» № 3 (март), 1944

Источник: "Шахматы в СССР" 1991 год, №6.

Полный список публикаций на нашем сайте