Два рода шахматного искусства

(Чемпион мира А. А. Алехин о композиции.)

Шахматному мастеру, который не является в то же время проблемистом, довольно трудно высказаться в общей форме относительно искусства шахматной композиции. А ведь приходится признать, что, несмотря на известное очарование, которое оказывает на большинство из нас то, что принято называть „поэзией шахмат", и не взирая на похвальные усилия в этой области многих из моих сотоварищей, число мастеров, преуспевших в ней, крайне невелико: Рети, Пшепюрка, Тейхман, пожалуй еще Шлехтер, — и только...

Что касается лично меня, то я должен сознаться, что, несмотря на мою симпатию к самой идее композиции и на неоднократно являвшееся у меня желание испытать в ней свои силы, мне не удалось создать в ней ничего, заслуживающего внимания. Первая задача, которою я „разрешился" (я скомбинировал ее „в слепую", в 1914 году,—да послужит мне это некоторым оправданием!) доставила мне самому не больше удовлетворения, чем лицам, которые с ней ознакомились.

Большинство композиторов, которым я с наивной смелостью ее показал, любезно мне заявили, желая утешить меня, что это и в самом деле „настоящая" задача. Но боюсь, что все они мысленно прибавили: „только очень ничтожная".

И однако, повторяю, мне глубоко симпатична самая идея композиции. Я был бы счастлив творить совсем один, без необходимости, — как это случается в партии, — сообразовать свой план с планом противника, чтобы достичь чего-нибудь представляющего ценность.

Ах, этот противник, этот навязанный вам сотрудник! Всякий раз его представления о красоте расходятся с вашими, а средства (сила, воображение, техника) так часто оказываются недостаточными для активного содействия вашим намерениям! Сколько разочарований приносит он истинному художнику в шахматном деле, стремящемуся не к одной лишь победе, но прежде всего к созданию произведения, имеющего непреходящую ценность. Какое страдание (неведомое ни в какой другой области искусства или науки) — чувствовать, что ваша мысль, ваша фантазия неотвратимо скованы, в силу самой природы вещей, мыслью и фантазией другого, слишком часто посредственными и всегда глубоко различными от ваших!

И как слабо излюбленное возражение, которое нам делают, когда мы жалуемся на свою участь; — именно, что нам доступны спортивные радости, неведомые композиторам! Эти радости поистине — лишь весьма слабая награда за огромное напряжение (часто непропорциональное достигаемым результатам) нашей мысли и нервов, которого требуют серьезные состязания (матчи, турниры) и от которого освобождены проблемисты.

Вспомним, наконец, и ту печальную истину (которую не к чему скрывать от профанов), что большое число избранных умов из мастеров практической игры (Морфи, Стейниц, Пильсбери, Минквиц и др.) кончили дни свои в безумии, тогда как среди композиторов случаи подобного рода неизвестны. И пусть нам не говорят, что все эти случаи душевного расстройства были, вероятно, результатом тяжких заболеваний. Если бы дело обстояло так, то почему же эта самая болезнь не приводит к тому же трагическому концу тысячи своих жертв, принадлежащих к самым разнообразным профессиям, а обрушивается со всей силой именно только на шахматистов? Ответить на этот вопрос нетрудно тому, кто способен проникнуть в глубокую внутреннюю драму, всякий раз протекающую в мозгу шахматиста во время серьезного состязания, — драму беспримерную, не имеющую места ни в одном из других видов художественного творчества, вечную борьбу творческой мысли, рвущейся в бесконечность, с цепями каторжника — более или менее отчетливой недостаточностью ресурсов противника.

Но если, таким образом, проблемисты счастливее нас, мастеров практической игры, то сколь счастливы те редкие представители шахматного искусства, которые способны проявлять свое творчество одновременно в двух формах — индивидуальной и вынужденно коллективной! Ведь эта последняя только потому так сильно и угнетает виртуоза порождаемым ею чувством неудовлетворенности, что она является для него обычно единственной. Она способна доставить ему лишь редкие радости спортивного или научного порядка (проверка за доской теоретических концепций), между тем как дыхание истинного искусства, освобожденного от всего того, что связано с нашей субъективной личностью, с радостной полнотой выражается в творчестве композитора: в его (единолично им созданной) задаче, в его этюде.

Из предисловия к книге Fred. Lazard. „Mes problemes et etudes d’echecs".

Источник: "Шахматный листок" 1929 №5

Полный список публикаций на нашем сайте