шахматы и культура
все публикации
ИЗВЕСТИЯ АКАДЕМИИ ПЕДАГОГИЧЕСКИХ НАУК РСФСР
|
|---|
 |
 |
 |
|---|
Эти три позиции взяты из турнирных партий. При отсутствии внешнего сходства в расположении фигур на доске, во всех трёх—в первой
из них чёрные, а в следующих двух белые — проводят комбинацию,
основанную на одной и той же наглядной идее: путём «жертвы» достигается как бы перелёт ферзя через препятствие с одного фланга на
другой.
Эта наглядная идея включает в себя обобщённое смысловое
содержание, так как каждый раз и зрительная картина другая и конкретные формы осуществления другие. Это обобщённое смысловое содержание выражается, однако, не в словесной формулировке, которая
часто затруднительна или не вполне адэкватна содержанию, а в образе.
Этот образ иногда может быть конкретным, непосредственно взятым иэ
прежнего опыта, чаще же он является продуктом слияния различных
образов. Отсутствием исчерпывающей адэкватной словесной формулировки или по меньшей мере затруднительностью её определяется то,
что в процессе мышления шахматиста наглядная идея возникает не в
результате рассуждения, а как бы непосредственно «всплывает» при
восприятии позиции или в стадии дальнейшего обдумывания. Отсутствие
прямой связи с формулировками широкого охвата делает отдельные
наглядные идеи как бы самостоятельными, и вследствие этого, наглядных идей имеется огромное количество.
Вербальная идея характеризуется тем, что: а) смысловое содержание её укладывается в словесную формулировку и б) в связи с
этим в процессе мышления для неё естественная форма—рассуждение.
Вербальных идей в шахматах много, но все они, или во всяком
случае подавляющая часть их, могут быть дедуктивно выведены из
основного принципа, который совсем кратко может быть сформулирован
так: удар должен быть нанесён превосходными силами. Так как в
шахматах силы у противников в начале игры равные, а ходы делаются
поочередно, и значение различных участков боя разное, в связи, в частности, с правилом «матования» короля, то отсюда вытекает основной
принцип шахматной борьбы в более развернутой формулировке: нужно
так маневрировать, чтобы при общем равенстве сил на важном участке нанести превосходными силами решительный или хотя бы более
чувствительный удар прежде, чем противник своими превосходными
силами на другом участке успеет с своей стороны нанести удар.
Этот основной принцип в более или менее отчётливой формулировке
содержится в шахматных руководствах, но отдельные вербальные идеи
даются в них обычно показом, т. е. на наглядных примерах, безотносительно к этому общему принципу: во всяком случае они большей частью
не выводятся дедуктивно из основного принципа, хотя это не трудно и
хотя авторами руководств иногда являются математики по специальности (Ласкер, Рети), привычные к дедуктивному методу. Объясняется
этот факт следующим:
1. В историй развития шахмат вербальная идея—обычно заключи-
тельный этап развития более частных наглядных идей.
2. Руководства преследуют практическую цель — помочь шахматисту
в игре, а в реальном процессе игры вербальная идея большей частью
связана с зрительно воспринимаемыми отношениями на доске, отраже-
нием которых являются различные наглядные идеи.
Примером этого является определение так называемого «слабого
пункта» позиции. Слабый пункт — это пункт в своём или противника
лагере, лишённый пешечной защиты. Таково определение, правильно
передающее содержание этого понятия. Если исходить из этого общего
понятия, движение коневой пешки на королевском фланге или на ферзевом фланге одинаково ведёт к ослаблению двух пунктов.
Для практики игры существенно, однако, следующее: с получающимся
ослаблением на королевском фланге связан ряд возможных матовых
комбинаций, т. е. различных наглядных идей, а с аналогичным ослаблением на ферзевом фланге — ряд операций преимущественно стратегического характера.
Для лучшей ориентации в вопросе о наглядных и вербальных идеях
приведём ещё пример часто встречающейся идеи «рентген» (косвенный
обстрел), заключающейся в следующем: если между двумя фигурами
противников, из которых одна обстреливает другую, находится ряд
фигур, так что прямого обстрела нет, то в случае удаления в ходе
операций фигур, находящихся на пути, косвенный обстрел превратится
в прямой обстрел. Можно ли считать эту идею вербальной, поскольку
возможна исчерпывающая словесная формулировка её содержания?
Если подходить к вопросу не с формальной точки зрения, а с точки
зрения фактического протекания мыслительных процессов, то вряд ли,
и вот почему. На доске всего 32 фигуры при 64 клетках. Неизбежно
поэтому, что обычно на одной и той же вертикали, горизонтали или
диагонали находится одновременно несколько фигур в широком смысле
слова (т. е. включая пешки), а так как большинство фигур — дальнобойные и двигаются они по горизонталям, вертикалям и диагоналям,
то наличие косвенного обстрела на доске — это норма. Однако в большинстве случаев объективное наличие отношения «рентген» значения не
имеет. Фиксировать сознанием каждый раз наличие «рентгена» для
разрешения вопроса о возможных выводах из этого — это вело бы в
подавляющем большинстве случаев к бесцельной трате времени и
энергии. Естественно поэтому, что в реальном процессе мысль о воз-
можности применения в данной ситуации идеи «рентген» связана больше
с определёнными наглядными идеями, обобщённое содержание которых
дано в вышеприведённой формулировке, чем с самой этой формулировкой.
Для правильного учёта удельного веса вербальных формулировок
в процессе мышления шахматиста следует, однако, учесть, что и в тех
случаях, когда они недостаточны или слишком громоздки для окончательного вывода, они могут играть существенную роль, давая толчок
мысли и способствуя «всплыванию» наглядной идеи. «Рассуждение»
может вести к лучшему «видению».
В приведённых выше трёх позициях идея перелёта ферзя через препятствия осуществляется путём «жертвы» для отвлечения фигуры,
преграждающей дорогу. Этот приём отвлечения — неразрывная часть
всего содержания наглядной идеи. Но вместе с тем этот приём—самостоятельное смысловое образование, поскольку он применяется в самых
различных случаях, и существование этого приёма может быть выделено в сознании и даже словесно формулировано.
В шахматах имеется сравнительно немного приёмов (главнейшие—
окружение, передвижение с демонстративной угрозой, перекрытие,
отвлечение фигуры противника путём «жертвы»), но этих приёмов достаточно, чтобы получилось громадное разнообразие идей при применении тех же приёмов к различному конкретному содержанию. В каждом
приёме, хотя он и может быть выражен в одной неизменной словесной
формулировке, мысль не прикована к фиксированным соединениям, а
допускает неограниченное богатство содержания.
Наглядная идея в процессе мышления обычно «всплывает» как бы
автоматически. «Всплывают», конечно, не любые идеи из огромного
количества знакомых идей, а только «кандидаты» в посылки решения,
т. е. те, которые имеют или могут иметь отношение к воспринимаемой
ситуации и к решению диктуемой ею задачи. Другими словами, при
«всплывании» речь идёт не о реакции автомата, а об автоматизированных компонентах процесса мышления, связанных с максимальной осознанностью конечных смысловых образований.
Разберёмся в этом вопросе на примерах, начиная с элементарных.
Азбукой игры являются правила её: цель игры (мат), очерёдность
ходов, правила движений фигур и т. п. Все эти приёмы усваиваются
осознанно, но со временем процесс применения их автоматизируется.
Проявляется это в том, что самопроизвольно, без специальной
на то направленности, доска и фигуры воспринимаются как пространственно-силовые и притом смысловые отношения в соответствии с
правилами игры, и этот перевод зрительных впечатлений в смысловые
отношения производится с необычной быстротой, так что промежуточные
звенья процесса обычно становятся недоступными самонаблюдению.
Особенно показательны в этом отношении операции «взятия» или
«угрозы взятия» у противника ила противником фигуры.
Взятия обычно (но не всегда) максимально важны, так как в результате их меняется соотношение сил, а материальное соотношение
сил — важнейший фактор успеха. Начинающий шахматист обращает на
этот момент почти всё своё внимание и вначале никаких других целей,
кроме взятий, он ещё не может себе ставить. Тактические операции в
каждой партии связаны со взятием или угрозой взятия, и в ходе игры
одна фигура за другой «берётся» и снимается с доски. К тому же взятия имеют не только объективное, соответствующее логике игры, значение, но и связаны с определёнными эмоциональными переживаниями.
В силу всего этого операции взятия становятся максимально «привычными», и «всплывание» идеи взятия получает характер как бы автоматической реакции.
И всё же даже в отношении таких элементарных и, казалось бы,
максимально автоматизированных операций можно установить их
теснейшую связь с сознанием. Вот два показательных в этом отношении
факта:
1) менее ценные фигуры обычно ранее вводятся в игру и, следовательно, чаще берутся или подвергаются угрозе взятия. Тем не менее, угроза ферзю и особенно шах (угроза королю) замечаются скорее;
2) когда есть возможность ценной фигурой, скажем ладьёй, а тем более
ферзем, взять менее ценную фигуру противника, скажем слона или
коня, но эта фигура защищена, и поэтому брать её, отдавая свою более
ценную фигуру невыгодно, то «всплывание» идеи взятия может не
последовать, и самая возможность взятия менее ценной фигуры может
остаться незамеченной.
В приведенных случаях работа сознания несомненна, но она малодоступна самонаблюдению, вследствие быстроты протекания процесса и
направленности внимания на основное содержание операции.
Для характеристики автоматизации процесса обратимся ещё к следующему более сложному примеру. Согласно правил, пешка, дойдя до
последней горизонтали, превращается в любую фигуру по усмотрению
играющего. Обычно ставится ферзь, как наиболее ценная фигура, но
иногда выгодно ставить коня, который для данной ситуации может
лучше всего подходить, благодаря причудливому характеру его движений. Такие случаи весьма редки и хотя встречаются в практике, но
вряд ли чаще, чем один раз на многие тысячи случаев превращения.
Ясно, что максимально привычным является превращение в ферзя,
но известная доля автоматизации мыслительных операций имеется всё
же и в случаях превращения в коня. Не обязательно, чтобы каждый
раз были осознанно продуманы предпосылки выгодности превращения
в данной ситуации в коня. Возможны и бывают случаи, когда шахматист долго думает над продолжением, связанным с превращением
пешки, и уже готов отказаться от такого продолжения, так как превращение пешки у него вследствие привычности сливается с превращением
ферзя, а расчёт убеждает его, что превращение в ферзя невыгодно, —
и вдруг непроизвольно всплывает мысль о превращении в коня, и притом не обобщённая мысль, а уж более или менее конкретизированная
в соответствии с ситуацией. Несомненно, что мышление уже проделало
известную работу, но с такой быстротой, что промежуточные звенья
остались не зафиксированными сознанием и, следовательно, не отразившимися в самонаблюдении.
Наличие известной автоматизированности превращения пешки в
коня подтверждается также случаями осуществления этой операции в
так называемых «молниеносных» партиях, когда ходы делаются с такой
быстротой, что сознание успевает фиксировать и контролировать только
продукты мысли, но не промежуточные звенья мыслительного процесса.
Факт как бы автоматического «всплывания» редко встречающихся
идей доказывает, что при всём значении фактора частоты повторений
фактор «важности» имеет здесь всё-таки первенствующее значение.
Автоматизация процесса только вследствие частоты повторений ведёт к
механическим ассоциациям, благодаря же первенствующему значению
фактора «важности» автоматизированные операции включаются в работу мысли по нахождению объективно правильного решения (1).
Говоря о факторе «важности», следует иметь в виду не только
объективное значение данной идеи для решения задачи, но и то, как
субъективно переживалось это значение. В шахматах сильнее всего
запечатлеваются идеи, возникавшие в процессе практической игры, особенно в ответственных состязаниях, т. е. при максимальной заинтересованности и вовлечении всей личности в мыслительный процесс. Приведём несколько фактов, подтверждающих это положение.
Гец, статья которого приложена к книге Бине, сообщает со слов
редакторов шахматных отделов, что обычно составитель шахматных
задач может по памяти восстановить только самое последнее своё
произведение, воспроизвести же ранее составленную задачу он не может. Гец сопоставляет этот факт с тем, что каждый квалифицированный шахматист может восстановить ряд партий и позиций из партий,
игранных им за многие годы. Значение этого сопоставления ещё усиливается тем обстоятельством, что составитель задачи работает над
ней несравнимо больше, чем шахматист думает над позицией в практической игре.
Сопоставим с этим следующий факт. 20/ХІІ 1934 г. проф. Б. Н. Северным был проведён опыт восстанавливания Блюменфельдом позиции,
демонстрировавшейся последним накануне дня опыта на шахматной
лекции и взятой из партии, игранной им же за чёрных в 1927 г. В протоколе восстанавливания отмечались порядок восстанавливания и степень уверенности. Анализом протокола с несомненностью устанавливается, что позиция сохранилась в памяти испытуемого со стороны
чёрных, т. е. так, как она игралась за 7 лет до опыта, а не со стороны
белых, как эта позиция демонстрировалась испытуемым накануне дня
опыта.
Показателен ещё следующий опыт. Блюменфельд восстанавливал
критическую позицию из партии, игранной с мастером Рюминым за
несколько лет до опыта. Ему удалось восстановить расположение фигур
в тех участках, которые играли роль в последующих осложнениях. Рюмин также восстановил значительнейшую часть фигур в данной позиции.
Совместными же усилиями позиция была восстановлена полностью.
Иначе протекало восстанавливание позиции, совместно проанализиро
ванной ими обоими для сборника о матче Алёхин-Боголюбов. На анализ этой позиции ими за год, примерно, до опыта было потрачено несколько десятков часов и, тем не менее, у них сохранилось лишь смутное представление о позиции, и даже общими усилиями им не удалось
восстановить её.
IV
МЫШЛЕНИЕ ПРИ ОГРАНИЧЕННОМ ВЫБОРЕ СПОСОБОВ
РЕШЕНИЯ (В КОМБИНАЦИОННОЙ ИГРЕ)
У шахматиста с определённым уровнем знаний и понимания при
одинаковых сопутствующих условиях ход мыслей каждый раз объективно определяется позицией, т. е. существующими на доске взаимоотношениями.
Ввиду решающего значения объективного момента для хода мыслей,
естественно в психологическом анализе раздельно рассматривать то,
что различается шахматной теорией как комбинационная игра и как
позиционная игра. Для комбинационной игры наиболее характерны
следующие особенности:
1. Комбинация — неожиданный тактический удар. Основное в комбинации — более или менее оригинальная идея. В комбинации есть всегда
нечто противоположное трафаретному, привычному. Например, исключительное значение для успеха имеет благоприятное соотношение сил,
комбинация же обычно сопровождается жертвой, т. е. отдачей (пусть
временной) своего материала; по мнению Ботвинника, жертва даже
обязательный признак комбинации.
2. Следующие друг за другом в комбинации ходы обоих противников сопровождаются сильными угрозами или «взятиями». Поэтому
выбор ответа на каждый ход в силу очевидных причин ограничен; тот
или другой ответ более или менее вынужден, «форсирован», согласно
шахматной терминологии. Это создаёт возможность (или кажущуюся
возможность) исчерпывающего обдумывания всех возможных ходов,
«расчёта». Чем сильнее угроза, тем ограниченнее выбор, тем ходы более форсированы. Если ходы абсолютно форсированы, то при обдумывании комбинаций надо рассчитать лишь одну серию следующих друг
за другом ходов и ответов — один вариант. Если, как в большинстве
случаев, возможны некоторые отклонения, то рассчитывается несколько
вариантов. В каждом варианте возможны подварианты, т. е. отклонения
от варианта, не требующие далёкого расчёта.
Таким образом мышление в комбинационной игре протекает в условиях ограниченности выбора способов решения.
1. Нахождение идеи комбинации
Комбинация может возникнуть или внезапно или после более или
менее длительных поисков. Анализ удобнее всего вести на последних
случаях.
Даём протокол одного опыта: «20/1 1946 г., 8 час. утра. Часа полтора
тому назад стал смотреть диаграмму из партии Гарвиц-Морфи, напечатанную на странице 152 сборника о Морфи. К одному из ходов дано
следующее примечание: «Вместо этого хода чёрные могли...» Не дочитав примечания, а лишь осмыслив, что тут было выгодное форсированное продолжение, я решил провести опыт и найти это продолжение.
Начал «наобум»; думал, нельзя ли использовать некоторую слабость
одной из пешек, даже примерял нелепое взятие её ладьёй; в то же
время думал над возможностью использовать слабость другой пешки,
в частности смотрел явно негодный вариант с отдачей слона; отказался
от него. Прервал опыт. Сначала тот же круг мыслей; затем (а может
быть мельком и до перерыва) попробовал ещё один не ясный для меня
ход — хорош ли он? — и тут вдруг увидел правильное решение с одно
временной дальнейшей конкретизацией; остальное уже не стал смотреть,
так как это уже техника».
Приведённый пример типичен. Ласкер так описывает процесс нахождения комбинации:
«Комбинация рождается в голове шахматиста.
Многие мысли стремятся к воплощению—правильные и ошибочные,
сильные и слабые, практичные и непрактичные. Они зарождаются и
борются между собой, пока одна из них не одержит верх» (1).
Другими
словами, в напряжённом целенаправленном процессе отдельные мысли
«всплывают», «приходят в голову», проверяются и отвергаются сознанием; после ряда неудачных попыток «комбинация рождается», т. е.
идея является внезапно как «озарение». В данном примере,—и так в
большинстве случаев,—отдельные неудачные попытки, упоминающиеся
в протоколе, это более или менее шаблонные способы решения, приходящие как бы автоматически в голову при обобщённом восприятии
позиции и затем, по мере обдумывания, сменяющиеся другими. Из
сопоставления с этими неудачными попытками находимого правильного решения следует, что те детали позиции и частично те
приёмы, которые порознь фигурировали в неудачных попытках, фигурируют так или иначе в тех или других вариантах окончательного решения. В результате процесса, который субъективно протекает, как ряд
неудачных попыток, возникает углублённое восприятие позиции и существенных для разрешения задачи деталей её, всплывают из прежнего
опыта относящиеся сюда смысловые образования и происходят разнообразные соединения между ними, что объективно подготовляет почву
для возникновения оригинального соединения — для нахождения идеи
комбинации.
Процесс на всём протяжении носит двусторонний характер: с одной
стороны, как бы автоматически, в соответствии с прежним опытом,
приходят в голову мысли, с другой,—в результате восприятия позиции,
эти мысли одна за другой проверяются и отвергаются, пока субъективно неожиданно «не всплывёт», «не сверкнёт» правильная идея,
получающая санкцию сознания.
Двусторонность процесса — это не чередование работы мыслий
восприятия позиции, а взаимопроникновение того и другого. В ряде
случаев обдумывание способа решения, не дающего результата, неожиданно обрывается в связи с тем, что замечается какая-либо деталь позиции и начинается поток мыслей в другом направлении. Или же
бывает так, что позиция начинает восприниматься по-новому, и в ней
открываются новые комбинационные возможности в результате расчёта
варианта или в связи с критической работой мысли. Процесс решения
проходит таким образом во взаимодействии двух потоков. В результате
этого взаимодействия происходит постепенное накопление всех элементов, соединение которых даёт идею оригинальной комбинации, возможной только в данной неповторимой ситуации.
Является ли описанное течение процесса только частным случаем
или же нормой? Последнее предположение, на первый взгляд, опровергается фактами быстрого, почти мгновенного нахождения комбинации. Это опровержение, однако, не убедительно. Надо полагать, что в
этих случаях путь нахождения идеи комбинации пройден раньше, при постепенном развитии партии, когда от хода к ходу создавалась та позиция, в которой получилась возможность комбинации. Эта «историчность» нахождения идеи комбинации, зависимость его от «истории»
развития партии, может быть доказана шахматным анализом многихкомбинаций. В рамках статьи мы вынуждены ограничиться указанием,
что сказанное подтверждается на ряде партий, в которых делались
записи во время игры. Иногда в записях к ходам, непосредственно
предшествующим комбинации, можно видеть антиципацию (предвосхищение) комбинации, которая становится объективно возможной только
после следующих ходов противника.
Для окончательного решения поставленного вопроса необходима,
конечно, ещё длительная исследовательская работа. Предположение,
что исследование подтвердит вышесказанное, основано, однако, на
значительном фактическом материале. Очень часто описываются в литературе случаи незамеченных комбинаций, не сложных по содержанию
и требующих минимального расчёта, причём особенно часты такие случаи (даже у выдающихся мастеров) тогда, когда идея не связана
с «историей» развития данной партии, т. е. когда объективная возможность комбинации возникает в партии неожиданно, благодаря резкому
изменению ситуации.
Высказываемое предположение основано также на следующих общих
соображениях. Субъективно «комбинация рождается в голове», объективно же идея комбинации заложена в позиции. Поэтому течение
мыслительного процесса обусловлено характером комбинационных идей.
Ласкер выделяет комбинации, для которых «существуют определённые
геометрические условия», т. е. идеи чисто наглядного характера. Но
даже в комбинационных идеях, допускающих вербальную формулировку, имеется, как указывалось в предшествующем разделе, много
наглядных моментов. Так как комбинация по существу своему представляет собой совокупность непосредственно следующих друг за другом
конкретных ходов, охватываемых зрительным воображением, а идея
комбинации составляет неразрывное целое с конкретизацией её, то
неизбежно наглядное мышление должно преобладать и в процессе на
хождения идеи комбинации. Но поскольку наглядные моменты играют
преобладающую роль в нахождении идеи комбинации, то неизбежно,
что идея в момент нахождения её как бы «всплывает» в сознании.
Далее, идея комбинации,—что вытекает из определения её,—всегда
оригинальна, т. е. связана с неповторимым сочетанием деталей. На
шахматной доске имеется невообразимое количество взаимоотношений, а
в результате прежнего опыта у шахматиста имеется громадное количество наглядных идей. Если отбросить «историю» развития партии, то
непонятно, как может получиться, что мысль сразу наткнётся на совокупность деталей, из которых некоторые могут быть, на первый
взгляд, совершенно несущественны, и сразу всплывут все те идеи,
которые как элементы входят в решение. Как может сразу получиться то оригинальное соединение, которое есть идея комбинации?
Естественнее полагать, что позиция с её скрытыми для поверхностного
взгляда деталями «нащупывается» постепенно, и сама идея возникает
постепенно в процессе, аналогичном описанному выше. Что субъективно
нахождение идеи переживается как внезапное «озарение», вполне,
естественно, так как: а) предшествующие попытки осознаются как
неудачи; б) комбинационная идея не является обычно логическим выводом из общих положений и кажется неожиданной в своём появлении,
так как ряд промежуточных звеньев не фиксируется сознанием.
Для уточнения изложенного необходимо отметить, что не следует
недооценивать роли вербальных формулировок и рассуждения в процессе нахождения идеи комбинации. Значительная часть деталей позиции охватывается обобщёнными вербальными формулировками. Поэтому использование их должно способствовать улавливанию деталей,
объективно существенных для нахождения идеи комбинации. Далее,
рассуждение существенно для критической проверки «приходящего в
голову». Эти общие соображения подтверждаются фактами, например,
протоколами опытов на решение этюдов (задач с комбинационной,
идеей).
Надо полагать, что именно ролью вербальных идей, ставших привычными современному шахматисту благодаря развитию теоретической
шахматной мысли за последние полвека, объясняется тот факт, что рядовой современный квалифицированный шахматист может осуществить
комбинацию, которая в середине прошлого века была доступна только
выдающемуся мастеру. Однако преобладающее значение наглядного
мышления подтверждается тем, что всё-таки некоторые замечательные
комбинации выдающихся мастеров прошлого века (Морфи, Андерсена,
Цукерторта) остаются и по сей день непревзойдёнными.
Если в большинстве случаев идея приходит в голову в результате
предшествующих неудачных попыток, то это не значит, что в процессе
мышления шахматистов всегда имеется определённая, охватываемая
какой-либо логической формулой, последовательность в прохождении
этапов, предшествующих нахождению идеи. Закономерности «всплывания» идей и замечания деталей позиции не всегда определяются объективной логикой раскрытия содержания позиции. Характер и сила
зрительных впечатлений влияют на запечатлеваемость идей, а следовательно, и на большую или меньшую возможность «всплывания» их.
Так, например, в опытах с восстанавливанием позиций испытуемые объясняют припоминание отдельных фигур либо «по смыслу и зрительно»,
либо «сначала зрительно, потом по смыслу», либо «сначала по смыслу,
потом зрительно». Данные этих опытов говорят о том, что если та или
иная шахматная позиция или деталь позиции в силу закономерностей
зрительного восприятия или зрительного воображения лучше и ярче
запечатлевается, то это в известной степени действует и на ход мыслей. Это значит, что на течение мыслительного процесса иногда влияет
и то, что непосредственно не относится к логике предмета.
Таким образом, мысль приходит к решению сложным путём, и неизбежно, что в реальном мыслительном процессе ход решения существенно отличается от того, каким он мог бы быть при последовательном
и строго логическом рассуждении у шахматиста, обладающего данным
уровнем знаний и понимания.
Это сказывается прежде всего в избирательном характере мысли.
Часть — а иногда даже подавляющая часть — возможных ходов может
остаться вне поля умственного зрения шахматиста, и не потому что он
отверг их вследствие какого-либо общего соображения, а потому что
он просто не замечает их и не думает о самой возможности их. Изби
рательность эта проявляется даже тогда, когда количество возмож
ностей весьма ограничено.
Например, в 10-й партии первого матча Алёхин — Боголюбов у
атакованного ферзя чёрных (Алёхин) были только 4 поля отступления.
Боголюбов при домашнем анализе (перед доигрыванием) не рассмотрел отступления на поле, куда фактически ушёл ферзь противника, что
выяснилось при доигрывании, когда он над первым же ходом продумал
час и всё же сделал слабый ход.
Далее надо отметить, что часто нет твёрдого порядка обдумывания.
В опытах нередко бывало, что сравнительно быстро нащупывалась
идея правильного продолжения. Однако, вследствие ошибок при конкретизации этой идеи, мысль переходила к другому, и лишь тогда, когда она как будто совсем уже ушла в сторону, она неожиданно возвращалась к отвергнутой идее уже с правильной конкретизацией её.
Нередко уже в заключительной стадии обдумывания, неожиданно,
без видимой связи с предшествовавшим ходом мысли может «придти в
голову» новое.
Алёхин в своей статье о 25-й партии первого матча на мировое первенство с Эйве сообщает, что он после долгого обдумывания уже собирался сделать ход, как «перед тем как сыграть, неожиданно заметил...» При этом то, что он заметил, отнюдь не было чем-то трудно
уловимым для игрока высокого класса.
Иногда замечается явно нерациональное обдумывание. Шахматист
думает не об очередном ходе, а о том, что мог бы сделать раньше, или
обдумывает вариант на количество ходов, значительно большее, чем
это необходимо.
Иногда, наконец, окончательное решение принимается без обдумывания того, что сам играющий нормально считает необходимым звеном
для обоснования убедительности решения.
Случаи нерационального обдумывания и, тем более, случаи принятия явно неправильного решения связаны, в первую очередь, с ослаблением волевого напряжения, необходимого для регулирования направленности мысли и поддержания сознательного контроля над продуктом мысли. Строжайший контроль необходим, в частности, потому,
что в процесс вовлекается вся личность, и на ход мыслей могут влиять
эмоции или интересы, не относящиеся к основному интересу. Отрицательно также может влиять персеверация — воздействие пройденныхмыслью этапов. Вообще, в тех случаях, когда промежуточные звеньяне регулируются сознанием, возможно воздействие на мысль самых
разнообразных факторов, включая и совершенно случайные.
Сказанное о недопустимости упрощённых схем относится в частности к первому этапу процесса, к началу поисков. В приведённом на
стр. 186 опыте с партией Гарвиц—Морфи толчок к поискам дан был
извне,—прочитанным примечанием. В практической же игре толчок к
поискам даётся часто своеобразной антиципацией комбинации, «чувством», что тут вероятна комбинация. Антиципация эта связана с наличием у каждого квалифицированного шахматиста громадного запаса
легко «всплывающих» идей. Благодаря вариабильности образов, с которыми связаны наглядные идеи, и обобщённости формулировок вербальных идей естественно, что в каждой новой позиции, где объек-
тивно есть возможность комбинации, схватывается без специальной,
на то направленности нечто общее с бывшим в прежнем опыте, что
заставляет насторожиться и приступить к поискам.
Несомненно, однако, что и у сильнейшего игрока такая антиципация
может не возникнуть. Отчего это зависит, трудно сказать в общей форме.
Из относящихся сюда закономерностей одна вряд ли вызовет сомнение:
чтобы мысль пошла не по трафаретному пути и стала искать чего-то
нового, необходимо соответствующее личностное отношение, связанное
с эмоциями и, главное, с особой заинтересованностью в нахождении решения.
---------------------------------------------------------
1 Ласкер, Указ. соч., стр. 131.1 Ласкер, Указ. соч., стр. 131
2. Расчёт и «видение»
Расчёт в шахматах, как и в других областях (например, при устном
счёте), характеризуется мысленным выполнением—одна за другой—
промежуточных операций, находящихся в известном отношении к идее
комбинации, с фиксацией сознанием каждого пройденного выполнением-
промежуточной операции этапа. Каждый обдумываемый ход в расчёте—
это промежуточная операция. Мысленное выполнение промежуточной
операции в шахматном расчёте предполагает прежде всего признание необходимости, форсированности данного хода. Необходимость своих
ходов определяется в первую очередь целью, идеей комбинации и целом или данного варианта её, необходимость ответных ходов противника вытекает из основных хорошо известных положений, установленных правилами игры и практикой, как, например, правило шаха,
значение материального превосходства сил, средняя относительная
ценность фигур и т. п. Если форсированность ходов не вытекает из
обязательных правил или хорошо известных положений, то тогда нет
расчёта как технической операции.
С логической стороны признание данного хода форсированным—это
умозаключение, но весьма элементарное. Если, например, я своим ходом угрожаю одновременно королю и другой фигуре противника, то
ответный ход, который я рассматриваю за противника, будет тот, который отражает угрозу королю, а не другой фигуре, хотя бы ценнейшей—ферзю. Ясно, что это—свёрнутое умозаключение, выполняемое мгновенно и без необходимости проверки правильности его. В приведённом нами примере умозаключение основано на правилах игры, и
поэтому исключения быть не может. Иначе, когда умозаключение—
вывод из положений, установленных практикой и теорией, не имеющих
абсолютного характера и всегда предполагающих оговорку: «Если в
позиции нет ничего необычного». В расчёт неизбежно входят и подобные, условные, умозаключения.
Далее, промежуточная операция расчёта—ход в уме—включает в,
себя фиксацию зрительным воображением, получающейся в результате
хода позиции. Совершенно очевидно, что такая зрительная фиксация изменения, произведенного ходом, совершенно необходима для того, чтобы
при обдумывании дальнейших ходов двинутая в уме фигура уже находилась на правильном месте. Но этого одного недостаточно. Необходимо представить себе изменённую в ходе расчёта позицию в целом или
хотя бы важнейшие участки её; иначе говоря, в уме должен возникнуть целостный образ, в который входит и непосредственно воспринимаемое, оставшееся без изменений, и зрительно воображаемое в связи
с изменениями благодаря рассчитанным ходам. Необходимость такой
фиксации для убедительности расчёта, а главное психологическое содержание этой фиксации выявляются на анализе ошибок, возникающих
вследствие отсутствия или неполноты фиксации. Эти ошибки вызываются либо неполноценным выполнением всего расчёта, в первую очередь благодаря недостаточному волевому усилию, либо же тем, что некоторые ходы не рассчитываются, как отдельные промежуточные
операции.
Часто применяются сокращённые формы расчёта. Если, например,
4 фигуры атакуют неприятельскую фигуру, защищенную 3 фигурами,
то ясно, что поле битвы после взаимных взятий останется за той атакующей фигурой, которая возьмёт последней. В этом случае 4 хода
атакующей стороны и 3 хода защищающейся стороны, т. е. 7 передвижений объемлются в расчёте одной формулой. Из сокращённых форм
расчёта некоторые очень элементарны, другие — более сложны. Недостаточно знать эти сокращённые способы; надо иметь навыки в применении их тогда, когда они объективно целесообразны, навыки, создающие чувство уверенности в умении безошибочно пользоваться ими.
Иногда шахматист может мысленно «увидеть» сразу целую серию
следующих друг за другом ходов, которые проносятся с такой быстротой, что сознание не успевает зафиксировать промежуточные ситуации
от хода к ходу. Возможность такого почти мгновенного «видения» серии ходов, объединённых общей идеей, подтверждается многочисленными наблюдениями над игрой в цейтноте или в так называемых
«молниеносных партиях»; иногда по течению игры, несомненно, что
почти мгновенно сделанный ход, которым начинается комбинация, связан был с «видением» того, что получается в результате целой серии
ходов, в которых реализуется задуманная комбинация.
Возможность «видения» сразу целой серии ходов подтверждается
также и протоколами специальных экспериментов. Так, например, в
протоколе решения одного этюда сказано: «мгновенно—первые ходы»;
это «мгновенное видение» охватывает вариант, включающий по 5 ходов
со стороны белых и чёрных, и подвариант по 2 хода с каждой стороны,
т. е. всего 14 передвижений.
«Видение» в ещё более элементарной форме наблюдается и приустном счёте. Если, например, вычислять в уме 164+ 36, пользуясь,
порядком письменного счёта, то нужны 4 промежуточные операции:
1) 4 + 6 дают 0 и 1 «в уме»; 2) 3 + 6 дают 9; 3) 9 + 1 дают 0 и 1
«в уме»; 4) 1 + 1 дают 2. Вполне возможно, однако, пря некотором,
не очень значительном, опыте «увидеть» сразу: 0 в единицах, 0 в десятках и 2 в сотнях. Здесь происходит слияние четырёх промежуточных
операций, дающее одну автоматизированную реакцию с типичными для
неё признаками: а) не требуется специальной направленности на каждое частное действие; б) быстрота протекания настолько велика, что
сознательный контроль за промежуточными звеньями отсутствует.
«Видение» в указанном смысле не обязательно связано с наглядностью мышления и тем более с зрительной наглядностью; оно воз
можно и у лиц не зрительного типа. «Видением» значительно расширяется роль автоматизированных реакций в процессе мышления шахматиста; каждая частная автоматизированная реакция — это в основном
репродукция, тогда как та целостная реакция, которая является результатом слияния нескольких частных реакций, выходит за пределы
простой репродукции, она связана с восприятием того целого, которое
характерно для данной ситуации.
С положительной стороной «видения» связана его отрицательная
сторона — отсутствие контроля за промежуточными звеньями, что влечёт при случае ошибки. Вот характерный для этого пример.
Сильный шахматист первой категории Ж. до известного момента
вёл партию хорошо, а затем сделал ход, приводящий к потере фигуры
и партии. Это было вызвано следующим. Он рассчитал вариант в 10
передвижений, в ходе которых он сначала якобы проигрывает ферзя,
а затем отыгрывает его обратно с хорошей позицией. Однако в этом
расчёте была допущена ошибка, которую можно уяснить на прилагае
мой схеме.
В рассчитанном им варианте слон противника, двигаясь по диагонали
с пункта А через пункт Б, устремлён в соответствии с идеей комбинации к пункту В. Эти 2 хода от А к Б и Б к В были охвачены «видением». Однако в результате того, что он не зафиксировал воображением отдельно ситуацию после хода АБ, он не заметил, что слон с
пункта Б по диагонали БГ, отмеченной пунктиром, обстреливает его
ладью, находящуюся на пункте Г. Ситуация, получившаяся после хода
АБ, как бы пронеслась через его сознание, устремлённое в соответствии
с идеей к пункту В. Ошибка была бы избегнута, если бы после хода,
которым слон стал на поле Б, зафиксирована была бы зрительным воображением получившаяся позиция. Необходима была специальная
направленность на фиксацию позиции, как таковой, безотносительно к
идее варианта. При такой специальной направленности удар слона с
пункта Б не мог бы не быть замечен ввиду максимальной привычности
«взятий» и угроз «взятий».
Каждая промежуточная операция — ход в развёрнутом расчёте—характеризуется такой специальной направленностью на фиксацию зрительным воображением промежуточной позиции. Простая вербализация хода без фиксации позиции зрительным воображением и тем более
охват общей вербальной формулировкой нескольких ходов может повести к ошибкам, аналогичным тем, которые возникают при мгновенном «видении» целой серии ходов. Вот пример такой ошибки.
В отчёте о матче Москва—Прага сообщается, что при доигрывании
партии Зита—Котов в кулуарах, где демонстрировалась партия, неизвестный школьник показал окружающим вариант, приводящий к ничьей. Этот вариант охватывал всего три передвижения (ход, ответный ход.
и ещё ход). Зита этого варианта не заметил и партию проиграл. Из
существа позиции не возникает сомнения, что опытный мастер мог не
заметить этою элементарного продолжения лишь благодаря тому, что
первые два передвижения неиспользованного варианта включались в
общую вербальную формулу (охватывающую четыре передвижения) следующего содержания: «размен 2 коней на ладью и пешку противника».
Так как анализ показывал, что позиция, получающаяся после размена,
не выгодна, то Зита отказался и от первого хода и выбрал другое продолжение, которое привело к проигрышу.. Позиция же, получающаяся
после первого ответного хода, не была зафиксирована им ни в зрительном воображении при обдумывании за доской, ни даже при домашнем анализе, когда он, минуя промежуточные позиции, сразу снимал с доски все 4 фигуры (2 коня, ладья, пешка), чтобы анализировать
позицию, получающуюся в итоге всех четырёх передвижений, охватываемых вербальной формулой.
Ввиду возможности такого рода сшибок шахматисты пользуются
сокращёнными формулами расчёта и «видением» с большой осторожностью, предпочитая им развёрнутый расчёт.
Тем не менее «видение» регулярно применяется, так как:
1) в цейтноте оно необходимо;
2) благодаря охвату «видением» подварианта внимание не отвлекается от расчёта главного варианта;
3) «видение» легче расчёта; оно осуществляется непосредственно,
не требует волевого напряжения;
4) «видение» является необходимым элементом нахождения идеи,
так как детальный расчёт всех ходов, пока не нащупана идея, придающая ходам в расчёте форсированный характер, нецелесообразен и
даже часто нереален. Поэтому поиски комбинационной идеи и самый
заключительный момент нахождения её неизбежно связаны с конкретизацией идеи путем охвата «видением» основного в последующих ходах.
Фиксация в воображении получающейся позиции требует значительного волевого напряжения. Непроизвольного внимания часто для
этого недостаточно: нужно произвольное внимание, чтобы детали зрительно воображаемой позиции не вытеснялись теми, которые непосредственно воспринимаются, и не смешивались с деталями, проходившими
на предшествующих этапах расчёта.
Пример. В партии Авербах—Рагозин полуфинала Всесоюзного
первенства 1944 г. белые в критической позиции рассчитали вариант,
в результате которого у них оказывается не защищенным один важный
пункт, так как в ходе варианта разменивается слон, защищающий
этот пункт. Что слон разменивается, это белые, безусловно, видели,
так как шли на это, но фиксации в заключительной воображаемой позиции ослабленного пункта с вытекающими отсюда последствиями не
последовало, вероятно благодаря вытесняющему действию реально
воспринимаемой позиции.
Анализ умственной операции расчёта представляет интерес в том
отношении, что на этой сравнительно элементарной технической операции легче изучить взаимодействие автоматизированного и осознаваемого в мыслительном процессе. Для такого анализа существенно выявление расхода времени на техническую операцию расчёта. Из общего
времени, потраченного на обдумывание комбинации, нужно вычесть
время, потраченное на нахождение идеи комбинации в целом или же
на тщательное обдумывание по каким-либо причинам того или другого
промежуточного хода. Это возможно только в отдельных случаях путём специального анализа. Существенное значение для убедительности
выводов должны иметь также показания игравшего. Добыть последние
с сохранением условия жизненной естественности процесса затруднительно. Пока я располагаю только материалом, где я сам был испытуемым, и этот материал в известной степени подтверждает данную
выше характеристику расчёта.
Из партий, в которых я с экспериментальной целью вёл записи во
время игры, я беру в качестве примера две партии. В одной из них
была проведена комбинация, которая потребовала расчёта около 30
передвижений (несколько вариантов с подвариантами). Ушло на расчёт этой комбинации 15 мин. В другой партии проведена была комбинация, расчёт которой охватывал всего до 40 передвижений. Ушло на
неё 20 мин. Из записей видно, что в обеих комбинациях замысел был
ясен сразу, и всё время ушло на техническую операцию расчёта. Средний расход времени на одно передвижение в обоих случаях равен
30 сек.
Спустя некоторое время, когда я ещё помнил эти комбинации, проведён был опыт, в котором моя задача как испытуемого, заключалась
в том, чтобы рассчитать ход за ходом эти самые комбинации. На этот
расчёт ушло в опыте на первую комбинацию—3 мин. 32 сек., на вторую —7 мин. 35 сек., т. е. от 7 до 11 сек. на одно передвижение против
30 сек. в игре. Эта разница объясняется тем, что в ответственной игре
в отличие ст-опыта недостаточно зрительно зафиксировать изменение,
а нужна ещё фиксация всей позиции. Что фиксация (в смысле, изложенном выше) сводится в основном к целенаправленному представлению позиции, влекущему за собой автоматизированные операции, сле
дует из того, что 30 сек. на большее недостаточно. Если отдельный ход
в расчёте не форсирован, т. е. не связан с автоматизированными реакциями, а нуждается в подлинном обдумывании, то тогда нет принципиальной разницы между мысленным выполнением хода, как промежуточной операции расчёта, и обдумыванием в партии, а время 30 сек.
недостаточно для сколько-нибудь убедительного обдумывания идеи
хода в ответственной партии. Это видно хотя бы из таблицы 1. Из 19
ходов, начиная с 11-го хода, т.е. с последебютной стадии до 29-го хода,
когда начался цейтнот, только два хода (по одному у Решевского и у
Алёхина) потребовали на обдумывание меньше 30 сек., на подавляющую же часть ходов ушло более 2 минут на ход.
В приведённом нами примере расход времени — 15 мин. и 20 мин.—
пропорционален количеству передвижений (30 и 40 передвижений), но
это нельзя считать общим правилом. По общему же впечатлению от
всего имеющегося в нашем распоряжении материала следует полагать, что при увеличении количества рассчитываемых ходов, количество
расходуемого времени увеличивается больше, чем пропорционально,
т. е. прогрессивно.
3. Регулирование направленности
Каждый ход при расчёте — это реализация определённой направлен
ности мыслительных процессов. Направленность связана с определённой
целью. Цель осуществляется через какие-либо средства. Генеральная
направленность реализуется в частных направленностях, которые могут
быть в разных отношениях как между собой, так и по. отношению к
генеральной направленности.
Помимо частных направленностей, как ступеней достижения основной цели (в шахматах — победы), у человека могут быть и побочные
направленности (у шахматиста за доской—эстетический интерес, исследовательский интерес и соответствующие им направленности).
Иногда такие побочные направленности отвлекают от основной цели.
В шахматной игре, например, бывает погоня за «красотой» или обдумывание теоретических возможностей данной позиции безотносительно
к практической цели — ходу.
Как в таком случае регулируются отношения между этими видами
направленности? В первую очередь — навыками.
Иллюстрируем это на балансе времени Шахматист, впервые играя
в ответственном состязании с контрольными часами, либо забывает о
часах, либо мысль о часах мешает думать. С опытом это проходит.
Однако в более сложных случаях и у опытных шахматистов замечаются две крайности: либо от излишней заботы о времени делать
ходы, представляющиеся очевидными, мгновенно, либо же, наоборот,
думать «всласть» над каждым ходом, пока не наступит цейтнот. Волевой шахматист осознанно вырабатывает в себе навыки: как бы ни
был очевиден ход, он задерживается хотя бы на несколько секунд
ответом, чтобы избежать ошибок; с другой стороны, уже с самого начала игры он не должен думать больше, чем абсолютно необходимо
для выбора хода.
При всём значении навыков целесообразного регулирования направленностей для дачи правильного направления мыслям в соответствии с данной ситуацией, в ряде случаев необходимо осознанным волевым усилием дать соответствующее направление мыслям. Важнейшая
функция воли в мыслительном процессе—подчинение побочных направленностей главной и согласование направленностей между собой.
Крупнейшие шахматисты умеют подчинять свою фантазию требованиям
объективной целесообразности, как и наоборот — направлять свою
мысль в сторону комбинационных осложнений, если в этом заключа
ются шансы на победу.
4. Недоучёт реплик
Выше отмечалось, что признание в расчёте ответного хода противника форсированным, может быть выводом из положений, установленных практикой и теорией, и в этом случае в основе вывода лежит
предпосылка: «Если в позиции нет ничего необычного». Достаточно,
чтобы один раз на протяжении партии, в одном из нескольких десятков передвижений, рассчитываемых в уме при обдумывании комбинаций, эта предпосылка не оправдалась, и партия будет проиграна.
Необходимо, поэтому, в соответствующих случаях «почувствовать возможность необычного. Здесь антиципация ещё труднее, чем при нахождении идеи комбинации, так как внимание направлено на конкретизацию идеи комбинации и фиксацию меняющихся ситуаций, а
необходимость соблюдения баланса времени обусловливает то, что на
каждом передвижении в расчёте нельзя так долго останавливаться, как
на ходе в партии.
Естественно, что вследствие трудностей антиципации при расчёте
случаи ошибок тут сравнительно часты, особенно, когда остаётся незамеченной неожиданность со стороны противника. Намеченный ход
со своей стороны хорош тогда, когда учтена сильнейшая из возможных реплика противника. Из этого исходит каждый, и тем
не менее несомненно, что сильное и нетрафаретное продолжение за
противника труднее приходит в голову, чем за себя. Вот исключительно убедительный пример.
В Цюрихском турнире 1934 г. Алёхин, взявший первый приз, проиграл только одну партию Эйве при следующих обстоятельствах. Эйве
избрал продолжение, при котором через 3 хода его противник может
выиграть фигуру. Это была ловушка, так как игра на выигрыш фигуры опровергалась комбинацией со стороны Эйве. Алёхин попался
в эту ловушку. Итак Алёхин, несомненно превосходивший в то время
Эйве, через 6 передвижений не заметил того, что Эйве учёл заранее.
Фактов, подтверждающих явление недоучёта, можно привести любое количество. Корень этого явления, вероятно, в следующем: ориги
нальную идею за себя ты можешь осуществить, оригинальная же идея
за противника только опорочивает намеченный тобой план. Поэтому за
противника невольно думается по трафарету.
Недоучёт реплик подтверждает, с одной стороны, роль автоматизированных операций в процессе мышления и, с другой стороны, то, что
нахождение правильной идеи связано с преодолением автоматизированных операций и заранее предрешённого подхода к решению
5. Внутренняя речь
Бине чрезмерно подчёркивает роль внутренней речи (разговора «про
себя» и «для себя») в процессе мышления шахматиста. «Внутренняя
речь, прежде всего, беспрестанно должна быть использована в рас-
суждениях и в расчётах, которые игроки выполняют в связи с ходом... Каждый из ходов сопровождается комментарием, преследующим
выяснение мотива и цели. Всякий шахматист, без сомнения, произно-
сит шопотом свои рассуждения и бормочет во время игры; молчат
только немые; если они не говорят, то они думают словами, целыми
фразами вроде тех, которые представляют наиболее элементарную
форму стратегического суждения: я иду сюда, я беру, иду туда, меня
берут» (1).
-------------------------------
1 Binet, Цит. соч., стр. 326.
Это приписываемое Бине шахматисту содержание внутренней речи
исходит из предположения о вербальном, в основном, характере процесса, что по отношению к комбинации, согласно вышеизложенному,
сомнительно. Во всяком случае «я беру», «меня берут», т. е. «взятие»,
это — чаще всего автоматизированные операции. Речь тут ни к чему, и
не может поспеть за мыслью. Вернее всего, что внутренняя речь при
обдумывании комбинации аналогична тому, что происходит при показе
комбинации другому. Основываясь на соответствующих наблюдениях,
а также на самонаблюдении, и исходя из соображений, приведённых
выше, я полагаю, что внутренний разговор происходит по схеме: «я иду
сюда»; затем пауза для зрительной фиксации ситуации, потом вербальное: «он идёт туда», опять пауза и т. д.
Внутренняя речь по этой схеме облегчает процесс, так как:
а) внутренняя речь, требуя известного времени, даёт определён-
ный ритм мышлению, предохраняя от спешки и стимулируя переход
к следующему передвижению;
б) внутренняя речь способствует максимальной осознанности про-
цесса, что существенно и для ведения технической операции расчёта
в соответствии с идеей комбинации или варианта, и для преодоления
невольной тенденции к пользованию свёрнутыми формами расчёта;
в) с внутренней речью благодаря большей осознанности связано
и большее волевое напряжение;
г) благодаря внутренней речи каждый пройденный этап как бы
отсекается, и вследствие этого умаляется опасность персеверации.
Если данная гипотеза правильна, то функция внутреннего разговора
ограничивается облегчением расчёта, но нахождение идеи и сама операция расчёта совершается не во внутренней речи: за теми же, примерно, словами при каждом ходе может проходить другое смысловое
содержание.
конец первой части
генезис
шахматы и культура
Полный список публикаций на нашем сайте
