КОНТРОЛЬНЫЕ ЧАСЫ, ИХ ГОСПОДА И РАБЫ.

Шахматные часы, как бы малозначительны ни казались они, обладают однако огромной силой. Для многих турнирных игроков они являются настоящей грозой, мукой. Они представляются мне дисциплинарным уставом, вроде как у военных: все страдают под их беспощадной строгостью, и все же они безусловно необходимы: их устранение повлекло бы за собой анархию.

Во времена Морфи контрольных часов еще не было. Лишь мало-по-малу в 1862—67гг. они стали завоевывать себе права гражданства и в первое время были еще далеки от совершенства. Безусловная необходимость ограничения времени выяснилась в частности лишь в процессе турнирной практики. Неограниченность времени для обдумывания приводила к злоупотреблениям, которые делали невозможным проведение турниров в соответствии с намеченной программой. Например Луи Паульсен считался несомненно первым мастером своего времени, но его не меньше боялись из за крайне медленного темпа его игры. Известно, что в нью-йоркских партиях с Морфи (1857 г.) он тратил на обдумывание ходов в три-четыре раза больше времени, нежели его противник. Так например одна из партий, в которой было всего лишь 34 хода, продолжалась в общем одиннадцать часов. Подобные случаи влекли за собой не только затруднения технического порядка для организаторов турнира, но были явной несправедливостью и в отношении участников. Игрок, располагавший большим свободным временем, мог использовать это преимущество к невыгоде своего партнера. Предусмотреть трудности, которые могли возникнуть, прямо-таки не было возможности. Поэтому и высказались в пользу принципа ограничения времени, т. е. за игру с контрольными часами. Первоначально пользовались песочными часами, но в конце концов перешли к шахматным часам современного типа. Два будильника связаны между собою. Как только один пускается в ход, другой автоматически останавливается. Сделав ход, игрок нажимает на рычаг своих часов, вслед за чем начисляется уже время обдумывания противника и т. д. Эти часы приобрели повсеместное право гражданства со времени Лондонского турнира 1883 года. Первоначально полагалось делать 20 ходов в час, и лишь со времени Гэстингского турнира 1895 года почти всюду перешли к 30 ходам в два часа — правило, применяемое и поныне.

Со времени введения контрольных часов всего лишь единственный раз была сделана попытка отменить это ограничение в турнирной игре. Попытка эта окончилась полной неудачей, как показали катастрофические результаты Нюрнбергского турнира 1906 г. Тарраш занялся пропагандой за упразднение часов. Он как-то выиграл без часов матч против Вальбродта с результатом 7:0 при одной ничьей и по этому поводу писал, что это был единственный случай в его практике, когда условия позволили ему развернуть свои силы во всей их полноте. В конечном счете он со своей точки зрения не совсем был неправ, ибо он рассматривал шахматную игру всегда как искусство, в отличие от многих других, главным образом Эм. Ласкера, видящего в шахматной игре борьбу. Как художник Тарраш разумеется должен был быть противником перенесения спортивных элементов в шахматную игру, и таким образом он, воодушевленный лучшими намерениями, начал борьбу против часов.

В Нюрнбергском турнире 1906 года Таррашу удалось провести свое предложение, и комитет отменил ограничение времени. Но после того как возникли определенные сомнения, именно в связи с возможными злоупотреблениями, — о которых мы говорили выше, — решено было наложить на игроков принудительное обязательство другого порядка. Был повторен опыт, предпринятый уже в Парижском турнире 1867 г., а именно были введены денежные штрафы за злоупотребление свободой обдумывания. Признано было нормальным час времени на 15 ходов, пять минут лишних давалось без штрафа, каждая же минута сверх этого облагалась штрафом в размере одной марки. Кроме того в случае просрочки времени для обдумывания свыше получаса следовало предупреждение, а три предупреждения влекли за собою исключение из турнира. Прекрасно. Турнир начался, и после же первого тура было наложено несколько сот марок штрафа. В следующем туре игроки по молчаливому соглашению доводили партии, уже обреченные на проигрыш, быстрым темпом до мата лишь для того, чтобы наверстать потерянное время. Но это нисколько не помогало. Наступил день, когда руководители турнира, согласно программе, должны были прибегнуть к исключению нескольких игроков из турнира ввиду предшествовавшего троекратного предупреждения. Так как это означало бы полное крушение турнира, то наказания были отменены. Впрочем и без того уплата „долгов", доходивших уже до тысяч марок, было бы невозможным для большинства участников. В результате отмены всяких ограничений времени обдумымывания пришлось намеченную длительность турнира увеличить. Насколько мне помнится, например партия между Шлехтером и Маршаллем к концу турнира — бессодержательная ничья в 28 ходов — потребовала целых восемь часов!

Несмотря на все это, нюрнбергский эксперимент был не лишен ценности. Напротив, он устранил последние сомнения в целесообразности применения контрольных часов. Тарраш конечно тоже должен был это признать, ибо его успех в этом турнире далеко не мог сравниться с его прежними достижениями.

После этой неудавшейся попытки переворота на часы уже более никто не осмеливался посягать. Гордо и безжалостно тикают они рядом с игроком. Горе тому, кто не пожелает с ними считаться! Его постигнет участь укротителя диких зверей, который неминуемо должен погибнуть как только ему изменят воля и уверенность в своей силе.

Часы знают своих господ и рабов. Господином остается лишь тот. кто ведет борьбу в полной уверенности и с трезвой решимостью, кто следует без колебания своим убеждениям и вдохновению и умеет освободиться от парализующего страха. Рабом же остается робкий, нерешительный: кто не доверяет своим знаниям и идеям, кто постоянно с дрожью думает о возможности неуспеха, тот с самого начала обречен на гибельный метод преувеличенной добросовестности! Он будет в каждом положении отыскивать объективно наилучший ход, но слишком скоро в хаосе всевозможных за и против потеряет всякую возможность ориентировки. Пройдет невозвратное время, и в конце концов он в большинстве случаев вынужден будет решиться на ход, скорее подсказанный чувством, нежели математическим расчетом. Но тогда уже его чувство, отравленное тысячью сомнений, подтолкнет его на неудачные ходы.

Не легко приспособиться к часам. Игрок этом отношении всецело зависит от своего характера. Но опыт может здесь принести много пользы, и я постараюсь поэтому дать несколько советов.

Не играй слишком быстро! Исследуй каждый ход, каким бы естественным он ни казался! Но не спи! Если после краткого размышления ты убедился, что намеченный ход не плох, то делай ход! Если тебе приходится выбирать между несколькими как будто равноценными ходами, то не пускайся в скучные сравнения. Не забывай, что в большинстве положений бывают несколько хороших путей, но ты должен избрать лишь одно из них,—иначе будет слишком поздно! Не ищи всегда объективно лучшего хода — зачастую такого совсем не бывает, он в большинстве случаев является делом вкуса — но ищи одного лучшего хода! Не комбинируй слишком много, в особенности в начале партии, не мечтай о выигрыше, когда ты играешь черными и вынужден первоначально выравнить положение. Ибо если ты будешь добиваться слишком многого, ты добьешься слишком малого, так как ты напрасно потеряешь много времени! Старайся в особенности в дебюте быстро развернуть игру, чтобы впоследствии, когда возникнут сложные коллизии, ты смог бы спокойно и медленно обдумать, не дрожа под угрозой просрочки! Если же ты идеально разыграешь дебют, но затратишь на это слишком много времени, то попадешь в положение человека, нашедшего наконец своей идеал женщины, но к тому времени достигшего 80-летнего возраста! Вперед, вперед, дон-Родриго! Лишь таким путем ты избежишь проклятия цейтнота.

Конечно время от времени всякий игрок попадает в стесненное положение; даже с Капабланкой, который обладает необычайной быстрой сообразительностью, бывают подобные случаи. Но это должно быть исключением, а не правилом. Известна трагическая участь мастеров Леонгардта и Земиша. Оба обладают тонким пониманием игры, умеют прекрасно разыгрывать партию, но сплошь и рядом попадают в такое положение, что вынуждены в конце концов сделать серию ходов в несколько секунд. Зачастую поэтому они лишаются плодов своей безупречной работы. Шлехтер, который никогда не попадал в цейтнот, руководился принципом оставлять про запас для последнего хода пять минут до контроля. Я позаимствовал у него этот принцип и могу гордиться хорошими результатами. Доводить дело до последней минуты или даже последних секунд во всяком случае чрезвычайно рискованно.

Нелогично было бы осуждать часы за те тяжелые обязанности, которые они налагают на игроков. Шахматы — это борьба, а борьба не знает никаких сентиментальностей.

Идеалисту, витающему в облаках, сострадание изредка приносит моральное утешение, но настоящая, жизненная, плодотворная победа всегда выпадает на долю человека действия, борца.

В жизни — так же как и в шахматах: благо тому, кто без страха глядит на часы! (Из книги Шпильмана „Еіп Rundflug durch die Schachwelt“).

источник: "Шахматный листок" 1929 № 22