Игорь Зайцев

Эдуард и Эмануил Ласкеры

С одной стороны, я сочувствую современному поколению молодых шахматистов, буквально захлебывающихся в непрерывно нарастающем потоке специальной шахматной информации. А с другой — вроде бы им же и страшно завидую, ведь при наличии молодой энергии и добротной электронной базы каждый из них может добиться самой высокой степени осведомленности в любом теоретическом варианте. А это столь необходимая предпосылка для ведения дальнейших самостоятельных исследований. Сейчас в это уже трудно поверить, но когда в 1978 году на филиппинском высокогорном курорте Багио игрался матч на первенство мира между двумя шахматными знаменитостями Анатолием Карповым и Виктором Корчным, то тренерская группа чемпиона мира, поддавшись на запущенную одним из «доброжелателей» явную «утку», потратила несколько дней драгоценного времени на поиск партии одного малоизвестного шахматиста, в которой якобы была продемонстрирована оригинальная и эффективная идея борьбы против французской защиты.

А ведь в состав группы входили Михаил Таль, Юрий Балашов и автор этих строк. И никто вроде бы из нас не мог пожаловаться на свою память (у меня она всегда была неплохой, в то время как Таль и Балашов, с моей точки зрения, обладали просто феноменальной шахматной памятью).

Теперь же, при наличии компьютера, для внесения ясности и разоблачения подобной «липы» хватило бы всего нескольких минут.

Впрочем, надо ли завидовать всегда находящемуся под рукой этому справочному сверхизобилию, ведь вся многовековая история приводит нам немало свидетельств того, что человечеству моральный ущерб в еще большей степени, чем нужда, наносит пресыщение.

И действительно, компьютер — средоточие двух начал. Он и незаменимый помощник, и одновременно почти проклятие современных шахмат, в корне изменивший само содержание аналитической исследовательской работы. А ведь она — основа основ шахмат.

Под напором компьютера фактически утрачен смысл ведения захватывающе интересного, но трудоемкого поиска, нацеленного на обнаружение оригинальных свежих идей. В наши дни все последние достижения теории настолько общедоступны, что выйти на них — до обидного легко и просто. Короткие манипуляции клавиатурой компьютера, и вы уже почти на равных с автором новой идеи, потратившим на ее нахождение, возможно, не одну неделю бессонных раздумий и кропотливого анализа.

Да и сами новинки, выискиваемые преимущественно в области дебюта, существенно померкли и измельчали. С некоторых пор большинство профессиональных шахматистов (слава Богу, пока еще не все), добывая в поте лица хлеб насущный, занимаются лишь изнурительной и рутинной штопкой вариантов. Всё это, конечно, лишает шахматы их былой волнующей привлекательности.

И хотя распаляется массовый состязательный культ, но одновременно с этим медленно и неумолимо, как при таянии ледников, идет процесс выдавливания шахмат из сферы искусства. Вызывает обоснованную тревогу, что жажду наслаждения интеллектуальной красотой пытаются утолить с помощью лишенной всякой эстетики жажды азартной игры. И при всё более ужесточающихся условиях регламента борьбы на первый план выходят психология, техника и пресловутые «бойцовские качества».

Это уже не искусство, а искусственно смоделированный процесс отбора более выносливых и приспособленных, а не более искусных. Прообразом идеального шахматиста, примером для всеобщего подражания по стилю и технике при этом неизбежно становится Компьютер. Элитные гроссмейстеры, на мой взгляд, всё еще могли бы успешно противостоять электронному монстру, а то и совладать с ним, если бы, конечно, шахматный мир серьезно сосредоточился на этой проблеме.

Недавно, обмениваясь мнениями с международным мастером и известным тренером Анатолием Быховским, мы, не сговариваясь, пришли к одной и той же мысли, — что нашему вошедшему в послевоенные годы поколению несказанно повезло. Ведь мы застали шахматы почти в их первозданном виде. Наверное, с позиций современных достижений и технологических возможностей они находились тогда в подростковом возрасте и были еще в чем-то по-детски наивными и угловатыми.

Но, тем не менее, возвышенное отношение общества к ним впору было охарактеризовать как отношение к народному искусству. Да это и было настоящее народное искусство, собиравшее многотысячные толпы сопереживающих болельщиков. А отклики на крупные шахматные состязания многомиллионным эхом прокатывалось по всей нашей огромной стране.

В чем же заключается парадокс сегодняшней ситуации, могущей кому-то показаться явно несправедливой. Вроде бы, играют и сильнее, и точнее, чем прежде, популярность шахмат как игры тоже растет, а вот акции шахмат как искусства заметно снижаются.

Разгадка, на мой взгляд, довольно очевидна. Всё духовное (а искусство, безусловно, относится к этой категории) имеет свою мифологию, философию и должно содержать определенную тайну. Компьютерное же вторжение по отношению к этой тайне носит явно деструктивный, разрушительный характер, пытается представить ее в уязвленном виде, «обнажить наготу» этой тайны. Примерно так, как поступил в свое время после потопа библейский Хам по отношению к своему отцу, праведному Ною. Предпринимая действия в определенном направлении, человек зачастую не в состоянии предвидеть их последствий, дающих иногда прямо противоположный результат.

Так Михаил Ботвинник, очень много сделавший для развития шахмат, в том числе и как искусства (вспомним одну из основополагающих его статей «Шахматы: наука, спорт, игра, искусство?»), в то же время активно способствовал внедрению в них компьютерных технологий, которые теперь и вызывают кризис, укорачивая век этого самого искусства.

Из тех же благих побуждений легендарный Роберт Фишер, чьи художественно-спортивные подвиги заметно подняли популярность шахмат в западном мире (у нас она всегда была на высоком уровне), ведя усиленную борьбу за увеличение шахматных гонораров, добился лишь того, что на планете развелось большое число профессионалов средней руки — молодых людей, клюнувших на эту приманку и решивших почему-то, что именно шахматы являются их истинным призванием. В сегодняшнем мире значительная часть из них остается невостребованной и еле-еле сводит концы с концами, так как в достаточном количестве кондиционных турниров на всех катастрофически не хватает.

Да и нужны ли шахматам профессионалы в столь значительном количестве — во всем, мне кажется, должна быть соблюдена мера. Массовыми могут быть только культура, игра, но уж никак не искусство.

Само понятие — человек искусства — как бы подразумевает не только никого не ущемляющую избранность, а напротив, ожидаемую и даже весьма желательную принадлежность к клану жрецов искусства.

Когда-то таким ограниченным кругом были мастера, затем, по мере того как этот круг постепенно расширялся, в их среде стали уважительно выделять выдающихся мастеров — гроссмейстеров.

Кстати, порой закрадывается крамольная мысль, может быть, шахматам (и не только им) как искусству легче было бы реализоваться на почве полупрофессиональной, почти любительской традиции, связанной лишь с полетом фантазии, не отягощенной условной изощренностью технических приемов. Как это, скажем, находит отражение в упоительных фейерверках Пола Морфи (не случайно даже одного из величайших поэтов всех времен — А.С. Пушкина, отдельные литературные критики считали гениальным дилетантом). Напомним также, что в период между двумя мировыми войнами, видимо из схожих соображений, неоднократно проводились чемпионаты мира среди любителей. Не секрет, что зрительные залы стали пустовать, а представительные по составу турниры всё более носят салонный характер, замыкаясь в себе. Ведь для того, чтобы понимать и давать объективную оценку событиям, происходящим на доске в схватках ведущих профессионалов, современная публика должна быть или высококвалифицированной и весьма образованной в шахматном отношении, либо прибегать к оперативным комментаторским услугам. Но практически в любом случае приходится идти на поклон к компьютерной технике. И в этом унизительном для великих мастеров акте, показывающем, что искусство игры вполне можно поверить алгеброй машинного расчета, кроется трагедия современных шахмат.

Но, казалось бы, что общего между сентенциями нашего компьютерного века и основным предметом предстоящего разбирательства — книгой Эдуарда Ласкера «Шахматные Секреты», повествующей о весьма отдаленных временах, когда об электронных агрегатах еще и слыхом не слыхивали. Однако впервые переведенная на русский язык и предлагаемая вниманию читателей, она как раз показывает, какой сложный и тернистый путь более века тому назад надо было пройти юному шахматному таланту, чтобы попасть в круг избранных, преодолев все ступени этого посвящения. Сейчас же, когда производство титулов и званий поставлено на конвейер, вместо этой горней тропы в шахматную Шамбалу ведет уже накатанная автострада. Поэтому, невзирая на то, что с момента выхода в свет (1951 год) рукописи Эд. Ласкера прошло уже шестьдесят два года, а события, о которых она повествует, принадлежат еще более отдаленным временам — более чем столетней давности, тем не менее, по своему содержанию книга остается весьма актуальной, поскольку вопросы, затрагиваемые в ней автором, непосредственно связаны с проблематикой и болевыми точками современных шахмат.

Особенно полезной она может оказаться для формирования собственных шахматных взглядов находящимся на пути восхождения молодым шахматистам. Ведь в ней убедительно, на отдельном индивидуальном примере и во всех тонкостях показан рост талантливого молодого игрока и процесс постепенного его превращения в заслуженного маэстро, прошедшего путь от рядового мастера до участника знаменитого нью-йоркского турнира 1924 года.

О ярком комбинационном даровании Эдуарда Ласкера свидетельствуют не только его партии, но и многочисленные остроумные тактические репризы, рассыпанные по всем страницам книги. Я по собственному опыту знаю, что прирожденный тактик, стремясь добиться определенной завершенности в оценке позиции, обычно тянется к неким общим принципам ведения шахматной борьбы. Чтобы держась за них, как за перила, увереннее продвигаться от варианта к варианту.

Александр Алехин, характеризуя игру Макса Эйве, однажды заметил, что — «это тактик, который во что бы то ни стало решил сделаться хорошим стратегом». Мне кажется, с не меньшим основанием это замечание можно отнести и на счет Эдуарда Ласкера. Отсюда, вероятно, и проистекает его ярко выраженная тяга к познанию внутренних законов шахмат через постулирование общих принципов (не вариантов и схем, как это в основном происходит в наше время). Хотя справедливости ради надо отметить, что эта черта была в значительной мере свойственна большинству шахматистов той эпохи. Ведь это и была с их точки зрения настоящая Теория с большой буквы, которая и должна была развиваться в направлении познания законов общей стратегии. Однако со временем внимание теоретизирующей мысли почти целиком переключилось на изучение частных дебютных случаев, поскольку такой подход стал оправдывать себя на практике. И в этом отношении теория частных случаев, фактически — теория начетничества, заметно преуспела. Поэтому, сравнивая комментарии тех лет к отдельным дебютным продолжениям, мы, зачастую, испытывая чувство ложного превосходства, с трудом сдерживаем улыбку. Но зато во всем остальном наши великие шахматные предки едва ли в чем уступали нынешним виртуозам.

Итак, мы склоняемся к тому, что бурное развитие теории частных дебютных случаев пошло во вред общей стратегической теории, сильно затормозив ее развитие. Ведь именно поэтому последнее, дошедшее до наших дней в законченном виде философское шахматное течение — неоромантизм или гипермодернизм (как его окрестил Тартаковер), открывшее шахматному миру доступ к целому ряду свежих стратегических дебютных построений, датируется началом двадцатого века. Это направление смогло появиться как итог глубоких, на протяжении предшествующих двух столетий, размышлений о природе шахматной игры.

История шахмат и до этого знала немало поворотов в эволюции стратегических взглядов. И, как правило, это было связано с изменениями в представлениях у новаторски мыслящих выдающихся шахматных личностей, таких как Филидор, Стейниц, Чигорин, Ласкер (Эмануил), Нимцович, Рети, Алехин, Брейер... Это передовое по тем временам стратегическое учение стало стремительно развиваться на почве переосмысления подхода к решению ключевой проблемы дебюта — проблемы борьбы за центр. Вкратце это можно выразить так: теперь прежнюю прямолинейную идеологию, нацеленную на захват и оккупацию центра, предлагалось заменить более широким и гибким подходом, ограничивая устремления противоборствующих сторон всего лишь желанием установить достаточный контроль над центром.

Однако в своих философских исканиях далеко не все из перечисленных корифеев придерживались одинаковых взглядов. И в этом отношении предлагаемая вниманию читателей книга дает богатый материал и располагает четкими доказательствами. Сам автор книги, вероятно, испытывая внутренние противоречия, тоже долгое время колебался в выборе окончательной философской платформы.

Наряду с полезными стратегическими советами самого общего вида типа — стараться не двигать пешки в дебюте, если вас к этому не понуждает соперник, которые ни в чем не противоречат позиции — шахмат как искусства, у Эдуарда Ласкера встречаются и другие рекомендации, гораздо труднее согласующиеся с этим положением.

Ведь он, с самых молодых лет находясь под огромным философским влиянием своего великого однофамильца, был обуреваем и идеями тоже общего порядка, но совершенно иного чисто научного толка.

Вот, к примеру, что он пишет: «Я понял, что мне нужен опыт, и, прежде всего, практика игры

с более сильными шахматистами для уяснения туманной идеи, мною овладевшей. Будто можно сформулировать общие принципы, которые позволяют измерить ценность хода, что эта величина поддается измерению. Как некий род потенциальной энергии, который обретает фигура, будучи помещенной на поле, с которого ей доступно максимальное количество полей. И что сила позиции, таким образом, выражается общим количеством потенциальной энергии, заключенной во всех фигурах». Согласитесь, ведь это не что иное, как явная попытка подвести под объяснение процесса игры чистую математику. Поэтому не удивительно, что шахматные справочники ныне подают Эдуарда Ласкера еще и в качестве одного из пионеров шахматного программирования.

А вот главное подтверждение. Рассказывая об устной дискуссии, возникшей у него с Рихардом Рети после сыгранной между ними (Нью-Йорк, 1924) партии по теме, как он сам обозначил ее — «О некоторых аспектах шахмат абстрактного свойства, всегда меня интересовавших более, чем борьба против непосредственного противника», Эдуард Ласкер откровенно признается: «Рети не разделял моих взглядов на то, что общие стратегические принципы могут дать полезный ориентир, с помощью которого игрок сможет выбрать лучший ход в условиях, когда несколько альтернатив кажутся одинаково привлекательными».

«Рети отстаивал точку зрения, «что шахматы — это более Искусство, чем Наука», и что мастер в искусстве Шахмат часто интуитивно находит выигрывающий ход, который нередко может нарушать эти самые общие принципы».

Лично для меня, впервые прочитавшего книгу, этот эпизод представляется как бы занимающим в ней центральное место. Ведь, откровенно говоря, этот идейно важный творческий спор, о котором здесь повествуется довольно фрагментарно, возникший еще в самом преддверии современной шахматной эпохи (начало которой, на мой взгляд, надо хронологически связывать с матчем Алехин — Капабланка, Буэнос-Айрес 1927) не утихает и по сей день.

Но только теперь голоса тех, кто отстаивает точку зрения Рети — Алехина на шахматы как на интуитивное искусство, звучат несравненно приглушеннее голосов той другой, куда более многочисленной аудитории части шахматных профессионалов, оснащенной современной компьютерной техникой. Но на чьей стороне в этом споре окажется правда, покажет только будущее. Ведь крайне ошибочно полагать, что Истину можно установить по числу единомышленников, находящихся на той или другой стороне. Ибо сказано, что узки врата, ведущие к Ней.

Сложилось так, что сегодня на первый план выходит уже новое искусство, заключающееся в искусности преодоления компьютерной модели восприятия шахматных позиций. В последнее время при выработке своей дебютной стратегии этот путь, позволяющий с определенным оптимизмом оценивать человеческие возможности, удачно демонстрирует экс-чемпион мира Владимир Крамник.

Само автобиографическое повествование, написанное очень живо и увлекательно, читается с большим интересом. Динамичный и образный стиль изложения свидетельствует не только о несомненных литературных способностях автора. В этом можно усмотреть и достоинства качественно выполненного перевода с английского языка на русский. Что особенно важно для современного читателя, — под пером Эдуарда Ласкера оживают и приобретают краски образы известных шахматистов прошлого Тейхмана, Мизеса, Барделебена, младенчески юного Решев-ского и многих, многих других — всех, с кем его сводила судьба на продолжительном жизненном пути (Эд. Ласкер ушел из жизни в 96-летнем возрасте). Портретным характеристикам Эдуарда Ласкера присущи яркие индивидуальные черты. Они выгодно отличаются от большинства подобных зарисовок современных авторов, чьи персоналии обычно бывают похожими друг на друга. И разделяются лишь по признаку: плохой — хороший. Бесценными, хотя и не лишенными, на мой взгляд, излишнего субъективизма, представляются его впечатления от встреч и общения с признанными гениями шахмат Пильсбери, Ласкером, Капабланкой, Алехиным. Естественно, что самое большое место отводится воспоминаниям об Эмануиле Ласкере, с которым, несмотря на 17-летнюю разницу в возрасте, автора книги долгие годы связывали узы сотрудничества и дружбы.

Истинное удовлетворение доставляют страницы, проливающие свет на творческие поиски и терзания второго чемпиона мира в области философии и других наук. Всё это позволяет лучше оценить значимость личности Эм. Ласкера.

«Бросающееся отличие его (Эм. Ласкера) от других мастеров заключалось в том, что он очень мало времени проводил за шахматной доской — только лишь если к тому его принуждали профессиональные обстоятельства, как то написание статьи или разгар матчевой борьбы. Казалось, он постоянно был занят математическими или философскими проблемам».

«К решению любой проблемы, и шахматы не были исключением, он подходил с математической точки зрения, считая, что контролирование как можно большего числа полей является определяющим стратегическим принципом на всех стадиях шахматной партии».

А вот другое место: «Ласкер не изучал шахматную литературу. Он не считал, что ему стоит тратить время на чтение шахматных книг, полагая, что глубокое понимание общих принципов является лучшим помощником в борьбе на шахматной доске. И именно этой его позиции шахматный мир обязан многими непроизвольными и оригинальными открытиями Ласкера в дебюте»...

«Отдохновением от упорных трудов для Ласкера служила игра Го». Здесь, — я почти полностью в этом уверен, читатель будет крайне поражен, неожиданно узнав, что оба однофамильца, по-человечески сильно пристрастившись к этой игре и стремясь усовершенствоваться в ней, готовы были отправиться в Японию и ради этого чуть ли не пожертвовать своей шахматной карьерой! Лишь начало первой мировой войны помешало реализации этих полу-авантюристических или, по меньшей мере, сомнительных планов.

Не единожды перечитав воспоминания, каждый из нас, возможно, по-новому откроет для себя и многих других ПЕРСОНАЖЕЙ Шахматной Истории.

«64 — ШАХМАТНОЕ ОБОЗРЕНИЕ» № 4/2015