НЕЗАБЫВАЕМЫЕ УРОКИ

Улица Герцена, 3/5... Это величественное здание из серого камня, выстроенное по соседству со знаменитой аркой Главного штаба, знакомо далеко за пределами Ленинграда. Его часто можно видеть на открытках и фотографиях в путеводителях по городу на Неве.
Но как бы удивились посетители Междугородной телефонной станции, которая сейчас здесь находится, если бы на стене появилась табличка, напоминающая, что в начале двадцатых годов в этом доме возник один из первых очагов советской шахматной культуры.
В то время здание это занимала кооперативная организация — Севзапсоюз, в комнаты верхнего этажа с прилепившимися к окнам маленькими полукруглыми балкончиками были предоставлены Центральному клубу профсоюза советских и торговых служащих. В одной из них и обосновалась группа любителей шахмат, получившая таким обрвэом «юридическое право» именоваться шахматным кружком Севзапсоюза.

В ту пору даже в крупном учреждении с сотнями сотрудников желающих играть в шахматы набралось не бог весть сколько. Но, по счастью, кружок не зачах, а наоборот, пошел в гору и сделался своего рода лидером других шахматных кружков города, создававшихся главным образом при профсоюзных клубах и в средних школах.
Жизнеспособность кружка Севзапсоюза поддерживалась рядом его преимуществ даже по сравнению с Шахматным собранием на Владимирском проспекте, 12. В последнем за все взималась плата — за номерок на вешалке, за разовый входной билет, за право состоять членом Собрания и, наконец, за участие в каждом турнире. Щедрый же профсоюз избавлял любителей от каких бы то ни было расходов и бесплатно предоставлял им на целый вечер те же шахматные столики с комплектом фигур.
Однако главная привлекательность кружка на улице Герцена, ставшего вскоре местом паломничества шахматистов со всех концов города и даже (полвека спустя раскроем этот «секрет!») нечленов профсоюза совторгслужащих, заключалась в том, что он имел постоянного руководителя, притом не кого-нибудь, а победителя Всесоюзного чемпионата 1923 года маэстро (тогда еще сохранялось это иностранное звание) Петра Арсеньевича Романовского.

Тому, что он охотно взялся за руководство кружком, в известной степени способствовало, что Романовский сам был членом упомянутого профсоюза и работал инспектором Коммунального банка.
Согласившись руководить кружком, Романовский, возможно, не предполагал, что его учениками (а кружок Севзапсоюэа был для него первым опытом на педагогическом поприще) окажутся, за немногим исключением, люди зрелых лет, играющие в шахматы не год и не два, но так и не достигшие шахматных высот. Петра Арсеньевича это не озадачивало. Он одинаково ровно относился к «подающим надежды» и «безнадежным».
Не будет преувеличением сказать, что от занятий Романовский получал не меньше удовлетворения, чем его ученики. В ходе занятий он нередко экспериментировал, отрабатывая методы, которые постепенно складывались у него в определенную систему шахматной педагогики. Сами того не подозревая, мы помогали нашему руководителю как бы полнее «раскрыться» и развить его талант воспитателя молодых кадров, обеспечившее ему высокое уважение и в будущем — звание заслуженного мастера (П. А. Романовский получил его первым из советских шахматистов).

Наши занятия проходили живо, интересно и оставляли большое впечатление. Первую часть занятия Петр Арсеньевич отводил беседе на теоретические темы. Никогда я не замечал у него в руках конспекта и потому смею предположить, что он чаще всего импровизировал. На одном занятии он рассказывал о дебютах, другое посвящал оценке позиции (это был его излюбленный конек), на третьем предавался экскурсу в историю шахмат. Память его была поразительной. Он без запинки воспроизводил на доске какую-нибудь знаменитую партию, сыгранную «шахматными звездами» на турнире в Кембридж-Спрингсе в 1904 году или Сан-Себастьяне в 1911 году, не говоря уже о соревнованиях, в которых лично участвовал.

Особенно благоговел Петр Арсеньевич перед двумя именами — Алехин и Рети. Тот и другой являлись для него провозвестниками новых идей в шахматах. Алехина он хорошо знал (они были ровесниками), неоднократно встречался с ним за доской, вместе пережил вынужденную задержку в Мангейме, когда турниры Германского шахматного союза, в которых они оба участвовали, были прерваны начавшейся первой мировой войной.
Естественно, что два дебюта, о которых Романовский рассказывал с наибольшим увлечением, носили имена Рети (белыми) и Алехина (черными). Кстати говоря, первую партию, сыгранную со мной для «пробы», когда я впервые переступил порог кружка, он начал защитой Алехина, показав острые возможности этого популярного в то время начала.
В моей старой записной книжке сохранилась запись двух лекций Романовского, посвященных дебюту Рети. После этих лекций чуть ли не все члены кружка стали убежденными приверженцами новых идей в шахматах раньше, чем прочли книгу самого Рихарда Рети, выпущенную издательством «Молодая гвардия» в 1924 году.
Вторая половина занятий отводилась разбору наших партий. Сначала, когда кружок был настолько неимущ, что не хватало денег на покупку шахматных часов (стоили они по тем временам баснословно дорого — что-то около тридцати рублей), партии длились бесконечно долго и подчас доигрывались на дому у партнеров под наблюдением старосты кружка. Но Петр Арсеньевич требовал, чтобы мы записывали все «серьезные» партии и представляли ему для критического разбора.
Не было случая, чтобы он бранил кого-нибудь за допущенную ошибку или высмеял за непростительный зевок. Но какое разочарование слышалось в его голосе, когда он, комментируя наши партии, замечал, что один из противников хорошо разыграл дебют, удачно развил фигуры, повел смелую атаку, но побоялся пойти на решающую комбинацию, беспричинно спасовал и... предложил ничью.

У Петра Арсеньевича была манера выставлять под записью партии отметки обоим противникам. Моя записная книжка испещрена единицами, двойками и тройками, под которыми стоит его резкая угловатая подпись. Да, Романовский нас не баловал. Кажется, стараешься изо всех сил, правильно разыгрываешь дебют, четко проводишь атаку, принуждаешь противника к капитуляции, а под звписью партии появляется обидная двойка. Нередко и победителю и побежденному он ставил по единице.
Но однажды Петр Арсеньевич меня изумил — поставил тройку за партию, которую я... проиграл. Положим, проиграл я ее лучшему шахматисту кружка А. Жилину, удостоившемуся за нее четверки. Но все же... «Не ошибся ли Петр Арсеньевич? — меня мучили угрызения совести. — Или сегодня он слишком благодушно настроен?» В мозгу не укладывалось: как же так — выигрываешь и зарабатываешь единицу, а поднял руки кверху и на тебе тройка!
Не в силах разрешить это мучительное противоречие, я после занятия задал Романовскому прямой вопрос. Он по обыкновению усмехнулся.
— Отметки я ставлю за качество игры, а не за результат. Жилин — сильный противник, вы долго ему сопротивлялись. Ну, значит, и его заставили лучше играть.
Новое откровение! После разговора с Петром Арсеньевичем у меня пропала охота любым способом «выколачивать» очки, лишь бы в турнирной таблице против моей фамилии стоял «частокол» из победных единиц.

На всех кружковцев большое впечатление произвел и другой эпизод. В конце 1924 года среди нас появился шахматист острого стиля, любивший пользоваться даже таким старомодным оружием, как итальянская партия или королевский гамбит. Играя смело и напористо, он громил всех подряд.
Затормозить его стремительное восхождение выпало мне, занимавшему скромное место где-то посередине между лидерами и аутсайдерами. Стремясь уйти с проторенных путей, мой противник избрал малоупотребительный вариант испанской партии (белыми играл я) и, как нарочно, попался на «детскую» ловушку, о которой я вычитал в дебютном учебнике Н. Грекова и В. Ненарокова. Черные потеряли фигуру и быстро попали в безнадежное положение. В турнирной таблице против моей фамилии появилась единица...
Перед началом занятия Петр Арсеньевич, как обычно, бегло глянул на таблицу и, видимо, удивился исходу нашей «сенсационной» партии. Когда мы стали показывать ему, как все призошпо, его лицо не выразило никакого одобрения. Разминая длинными пальцами папиросу, он заметил:
— Ну что ж, Олег, видно, что вы изрядно проштудировали Грекова и Ненарокова. А вам, Александр Александрович, — обратился он к проигравшему, — следует быть настороже, когда вы играете с теоретиком.
В устах Петра Арсеньевича слово «теоретик» прозвучало отнюдь не как комплимент!

Когда много лет спустя я прочел книгу К. С. Станиславского «Работа актера над собой», я поразился, сколько в школе Романовского было схожего с тем, что проповедовал великий реформатор сцены. Главное сходство заключалось в том, что Петр Арсеньевич учил нас любить шахматное искусство в себе, а не себя в шахматном искусстве. Отсюда его пламенная нетерпимость ко всякому «ячеству», зазнайству, щеголянию «дешевыми» успехами, которыми, кстати говоря, выделялись некоторые завсегдатаи Шахматного собрания на Владимирском проспекте и которым была закрыта дорога в наш кружок (один из таких «ловцов» дешевого успеха однажды забрел в наш кружок, но ему вежливо и твердо указали на дверь).
Теперь я знаю, что ряд педагогических приемов Романовского совпадал с приемами выведенного в книге Станиславского режиссера Аркадия Николаевича Торцова. Он добиввлся от нас такой же искренности чувств и действий на шахматной доске, какой Станиславский требовал на театральных подмостках. Он постоянно внушал нам, что в кружок нельзя входить «с грязными ногами» и садиться зв доску с «пустой душой». Подобно режиссеру Торцову (а в нем, как известно, Станиславский изобразил самого себя), Петр Арсеньевич каждому нелицеприятно указывал на его достоинства и недостатки, не стесняясь иногда говорить горькую правду о чертах нашего характера, препятствовавших успехам в шахматной борьбе.
После нескольких месяцев занятий, в конце 1924 года, Романовский посчитал нас, очевидно, достаточно подготовленными и стойкими для того, чтобы выслушать, каков мнение сложилось у него о каждом из учеников. Это было едва ли не свмое замечательное занятие. Мало того, что данные им характеристики были меткими и неоспоримыми, но можно было подивиться, с каким редчайшим тактом и доброжелательностью он говорил о тех членах кружка, которые по возрасту не имели, как принято выражаться в нынешние дни, перспектив роста.
В середине двадцатых годов рядовым любителям еще не присваивалось официальной категории (позднее — разряда), получить которую мог лишь тот, кто участвовал в турнирах городского шахматного собрания, а в дальнейшем — Центрального шахматного клуба ЛГСПС. Тем не менее Петр Арсеньевич уверенно определил квалификацию каждого из нас. Так, о чемпионе кружка А. Жилине он сказал, что тот играет в силу первой категории (через год мой товарищ наряду с признанными первокатегорниками участвовал в сеансе Капабланки в Малом зале Ленинградской филармонии и добился почетной ничьей с чемпионом мира).

Романовский оценивал наши силы с полным знанием всех сторон нашего шахматного «я». Он держал членов кружка под постоянным контролем и, не довольствуясь анализом сыгранных нами партий, систематически проводил проверочные сеансы одновременной игры.
Прошел год-другой со дня основания шахматного кружка Севзапсоюза, и он превратился в заметный фактор развития массового шахматного движения в Ленинграде. Росту популярности кружка способствовало и то, что клуб совторгслужащих переехал сначала в дом на углу той же упицы Герцена и Невского проспекта, а затем в роскошный особняк в самом центре города — на углу Фонтанки и Пролетарского переулка.
Шахматный кружок получил не одну, а три или четыре комнаты, в которых можно было расставить не пять-шесть столиков, как прежде, а сразу десятка три. Расположившись в буквальном смысле слова на людном перекрестке, он стал привлекать все больше посетителей. Двери кружка не закрывались и перед «иноземцами», поскольку постепенно ослабевали ограничения в приеме по профсоюзной линии.
Весьма полезным для дальнейшего его развития явилось бурное нашествие молодых сил преимущественно из числа ленинградских школьников, не состоявших, понятно, чпенами профсоюза, но гостеприимно встреченных в кружке.
Пришли из 111-й школы В. Алаторцев, из 5-й школы — В. Чеховер, из 23-й школы— Г. Равинский, из 15-й — П. Островский, из 40-й школы — Г. Лисицын... Численность кружка настолько возросла, что Петр Арсеньевич предложил создать для занятий две параллельные группы. Руководителем «старшей» группы он рекомендовал Григория Яковлевича Левенфиша, а «младшей» — опытного шахматного организатора Самуипа Осиповича Вайнштейна.
Естественно, что расширение масштабов привело и к перемене «вывески», ибо нам было уже не к лицу именоваться просто кружком. Так наряду с Центральным шахматным клубом профсоюзов во Дворце труда возник Центральный шахматный клуб профсоюза совторгслужащих.
В уютном особняке на Фонтанке было решено провести в 1926 году не один, а даже два чемпионата — большой и малый. Кроме двух мастеров, состоявших членами профсоюза совторгслужащих — П. Романовского и А. Куббеля, персонально в большой чемпионат были приглашены первокатегорники И. Голубев, С. Вайнштейн и Я. Рохлин. Борьба увенчалась разительным успехом молодых сил.
Никто не сомневался в подавляющем превосходстве Романовского. Он и стал чемпионом профсоюза, набрав 13 1/2 очков из 15. Но полной неожиданностью оказалось то, что на второе место вышел Жилин, на пол-очка опередивший Куббеля. Из «старичков» одному лишь И. Голубеву удалось подняться до четвертого места. Зато дружно игравшая молодежь — В. Алаторцев, Г. Равинский, П. Островский — оттеснила опытных соперников во вторую половину таблицы.
Первыми из профсоюзных клубов мы провели и женский шахматный чемпионат, увенчавшийся победой ученицы Романовского Л. Агеевой.

...Эти отрывочные листки из «календаря памяти», разумеется, не двют полной картины. От того времени у меня не осталось никаких документов, кроме затрепанной записной книжки и вырезок из «Листка совторгслужащего», в котором я вел хронику шахматной жизни профсоюза. Наш любимый кружок уступил место более крупным объединениям шахматистов, но о нем с благодарностью вспоминают поныне все, кому выпала счастливая допя заниматься под заботливым руководством П. А. Романовского.

О. РИСС.

"Шахматы в СССР" 1975 №12