ЛАСКЕР, КАКИМ ОН БЫЛ

Ф. Дуз-Хотимирский

Если, встречаясь с Ласкером за доской, вы замечали, что его интерес к вам не ограничивался только данной партией — это значило, что вам немало повезло.

И потому, когда в девятьсот девятом году на закрытии Петербургского турнира памяти Чигорина Ласкер предложил мне навестить его в Берлине, где он тогда жил, я был одновременно и обрадован, и растерян...
Я часто спрашиваю себя: «Чем было вызвано ко мне внимание самого Ласкера?» Ведь в продолжение многих лет я постоянно чувствовал его заботу.

Немногословный и крайне сдержанный в проявлений своих чувств, Ласкер редко искал сближения. И не потому ли духовное общение с ним носило подчас характер подтекста. Так, например, Ласкер почти никогда не развивал своей мысли, ограничиваясь своего рода тезисом. Этот тезис — как верхушка айсберга, а все остальное в глубине. «Относитесь — заставьте себя относиться — ко всему окружающему вас с юмором...», — говорил он. А вот шахматное: «Вы чувствуете, наверное, что фигуры ваши стоят не совсем так. В чем-то они мешают друг другу. В чем?..» Вот, дескать, вопрос вопросов гармонии в шахматах. Задача едва ли не самая благодарная для теоретика.

* * *

Впервые я увидел Ласкера в девятьсот восьмом году в Праге, где я играл в турнире. И там как-то на досуге он предложил мне посмотреть с ним некоторые варианты в испанской партии с ходом 3.. .Kf6. Эта система получила в теории название берлинской защиты. Помнится, как путался я поначалу в словах и мыслях, преисполненный священного трепета к чемпиону мира. А Ласкер словно бы не замечал моего волнения. Он ставил позиции, смотрел их; и то и дело запрашивал мое мнение.

В скором времени Ласкер должен был играть матч с Таррашем. Предполагать, однако, что он готовится таким образом к матчу, было трудно. Дело в том, что незадолго до этого ход 3.. .Kf6 был с успехом применен им, Ласкером, в матче против Маршалла. И Тарраш, естественно, не мог не знать этого. Так полагали мы, шахматные мастера тех дней, перед которыми загадочная фигура Ласкера стояла тогда еще во всей своей неприступности.

* * *

Но именно к Таррашу вооружался тогда Ласкер. Матч показал это. Просто Ласкер смотрел те, испанские, позиции уже применительно к Таррашу. А точнее — глазами самого Тарраша...
Остается только добавить, хотя это и не ново, что матч Ласкер выиграл сокрушительно.

** *

О том, как владел Ласкер искусством шахматного анализа, складывались легенды еще при его жизни. Расскажу один случай.
Ласкер не играл в том Пражском турнире, о котором я уже упоминал. Но, отдыхая где-то неподалеку, на «Водах», он иногда появлялся в турнирном зале.
Находился в это время проездом в Праге и С. Тартаковер. Он только что выступил на турнире в Вене и не без удовольствия показывал некоторые из своих партий, сыгранные там. Он не допускал и тени сомнений по поводу выгоды своей позиции и в духе доброй шутки, как всегда остроумно и хлестко, отбивал нападки скептиков.
Так было и в тот раз. Тартаковер показывал какую-то партию, выигранную им белыми в отличном стиле. Комментируя финальную атаку, он резюмировал несколько категорично: «Выиграно, как угодно и против кого угодно!» И тут же был пойман на слове:
— А если бы вашим противником был доктор Ласкер?
— А что Ласкер? — отвечал Тартаковер. — Ласкер, конечно, бог. Но ведь и боги играют в шахматы по правилам...
Ласкера нашли в соседнем зале. Поставили позицию и стали смотреть. Медленно, словно нехотя, двигал фигуры чемпион мира. Не спеша брался за ту или иную фигуру и так же неторопливо тянул ее на другое поле. И пока та совершала путь к месту назначения, Ласкер, казалось, додумывал ход. Глядя на него в те минуты, с трудом верилось, что может он с необычайной легкостью играть партии «а темпо». А в том убеждались, и не однажды.

Снова и снова изыскивал Тартаковер малейшие шансы для поддержания атаки, отстаивая свою позицию. Всякая его попытка, однако, неумолимо наталкивалась на скрытый оборонительный ресурс. И ход за ходом Ласкер теснил враждебные силы, отвоевывая пространство. И подобно шагреневой коже с каждым ходом таял жизненный потенциал белых. Наконец, настало время подумать о собственном короле...
— Ну что вы скажете теперь? — спросили у Тартаковера.
— Скажу то же самое, — последовал ответ. — Выиграно, как угодно и против кого угодно!.. Кроме доктора Ласкера.

* * *

Ласкер был тогда еще сравнительно молод. Стоял он только на пороге своего сорокалетия. Но обаяние его личности было столь огромно, что любое слово, оброненное им даже мимоходом, всегда обретало свой особый вес и смысл.
Как-то заговорили о Пильсбери. О том, как сжег он себя в бесконечных, изнурительных гастролях. А что стоило тому же Пильсбери, — рассуждали — находившемуся в зените мирового признания, умерить число своих выступлений? Ласкер на это заметил: «Появившись однажды на этот свет, мы уже не принадлежим себе. Мы становимся органической составной человеческого общества. И живем, и действуем по велению и законам этого общества...»

Летом девятьсот десятого года мой путь в Гамбург лежал через Берлин. И на другой день я был у Ласкера. Он принял меня, как радушный хозяин, и уже буквально не отпускал все эти дни. Первое, что бросилось мне в глаза, — в доме Ласкера я не видел не только самих шахмат, но даже что-либо на них похожее. Мне не терпелось заговорить с ним о его нашумевшем матче со Шлехтером. Но я не решался. Шахматы, казалось, были изгнаны из этих стен. И за все время моего там пребывания о них так и не было сказано ни слова. Помнится, я и сам тогда в своем отношении к «игре богов» настолько проникся духом самоотречения, что совершенно забыл о своем намерении побывать в «Керкау». Было в Берлине такое шахматное кафе.

По всей видимости, жил Ласкер в своей берлинской квартире, следуя старой английской мудрости: «Мой дом — моя крепость!» И была это та крепость, где отдыхал он от шахмат и душой и телом.
В доме Ласкера я познакомился тогда с небезызвестной японской игрой го. Она-то, собственно, и поглотила почти все наше время, если не считать того, что в один из дней мы побывали в кинематографе. В те времена попасть в него было не так-то просто. Посмотрели какую-то новую французскую ленту братьев Люмьер. Короткую, всего минут на двадцать.
На вокзал я уезжал прямо от Ласкера. Стояла дождливая погода, и Ласкер вызвал на дом такси. По тому времени это была такая роскошь, что я не сразу понял, что автомобиль, стоявший у подъезда, ожидал именно меня.

* * *

В апреле девятьсот четырнадцатого года, что-нибудь за неделю до начала Петербургского гроссмейстер-турнира на квартиру ко мне зашел Сабуров-младший — главный распорядитель этого турнира, и сообщил, что Ласкер уже в Петербурге и что он хотел бы со мной увидеться. В тот же день я был у него. Чемпион мира попросил одолжить ему шахматную доску и фигуры. Я предложил ему свой комплект.
Трогательно было видеть, как Ласкер с непосредственностью, для него столь редкой, тут же стал расставлять видавшее виды деревянное со свинцом шахматное войско. По всему было видно, что все его мысли уже заняты предстоящим турниром. И все же от него не укрылась моя озабоченность. Он спросил о причинах, и я признался, что с часу на час ожидаю первенца. Он старался меня ободрить.
А назавтра приехал ко мне. Привез в подарок маленькую, чуть меньше чайной, золотую ложечку. «Это от меня малышу», — сказал он, протягивая дар.
Долго потом хранилась у меня эта ложечка как драгоценный сувенир.

* * *

Одна из моих последних встреч с Ласкером состоялась на Кавказе. Там, на «Минводах», он провел ряд выступлений. В том числе и в Кисловодске. С сеансом в Кисловодске связан один небольшой казус.
Пока шел сеанс, я по собственной инициативе заказал для Ласкера большой букет роз. Какие это были розы! И какой это был чудный букет! Тот может себе представить это, кто хотя бы раз бывал в этих местах.
По окончании сеанса директор санатория преподнес букет экс-чемпиону мира. Ласкер с вежливой улыбкой принял благоуханные дары солнечного юга. А когда мы остались вдвоем, пробурчал недовольно: «И кому только пришла в голову такая блажь: дарить мне эти розы? Терпеть не могу цветов!..»

* * *

Как-то, было это в конце тридцать седьмого года, ко мне позвонил А. Рабинович и сообщил, что Ласкер уезжает в Америку и просит меня заехать к нему до отъезда. Я тотчас отправился на Маросейку. Там в Большом Спасо-Голенищевском переулке жил в то время Ласкер.
Ласкера я застал за разборкой и увязыванием книг. Выглядел он усталым, и потому я сразу же решил про себя, что время моего пребывания у него должно быть сведено к минимуму.
Но Ласкер задержал меня много дольше, чем я предполагал. Он просил меня проследить за одной из последних его работ по математике, находившейся на рецензии в Академии наук. Затем мы говорили еще о чем-то. О чем именно, сейчас уже и не вспомню. Но только не о его предстоящем отъезде. Об этом, насколько помнится, Ласкер не обмолвился ни единым словом. Я же, естественно, не стал спрашивать.
И глядя на сборы, царившие в доме, можно было подумать, что готовилось переселение не далее как на другую квартиру, находившуюся где-то поблизости.
Расставаясь в тот день с Ласкером, я не думал, что вижу его в последний раз ..

"Шахматы в СССР" 1980