КНИГИ О МОРФИ

И. РОМАНОВ, кандидат исторических наук.

Журнал уже сообщил, что на книжные полки, там, где выстроились в ряд полюбившиеся читателям томики серии «Выдающиеся шахматисты мира», стал новый выпуск, посвященный Полу Морфи.
Это — во многих отношениях примечательное событие.
Морфи — гений, его жизнь, творчество — к этой неиссякаемой теме обращаются авторы из разных стран. К старым трудам венгра Г. Мароци и англичанина Ф. Серджента в последние десятилетия прибавились книги советских мастеров Е. Загорянского и Я. Нейштадта, югослава С. Петровича, Э. Вильдхагена (ФРГ), шведов Б. Хорберга и Й. Вестберга, аргентинцев В. Кориа и Л. Палау, испанца X. Санса, ливанца Э. Челеби. Только сами американцы до недавней поры стояли в стороне. Поистине, «своя своих не познаша»...

Правда, в 1960 году в США вышел роман Ф. Кейс «Шахматисты». Однако в нем писательницу интересует не столько Морфи — шахматист, сколько Морфи — «возлюбленный» и Морфи — «агент» южан в годы гражданской войны. И «любовная» и «агентурная» сюжетные линии покоятся лишь на фантазии автора. Шахмат здесь нет и в помине.

Тем более надо воздать должное американцу Д. Лоусону. Он на протяжении нескольких десятилетий собирал документальные и литературные свидетельства, иллюстрации и реликвии, относящиеся к Морфи. Итогом этих разысканий явилась изданная несколько лет назад книга «Пол Морфи. Гордость и скорбь шахмат». Однако автор этого ценного жизнеописания не задавался целью нарисовать творческий портрет Морфи, раскрыть его место в истории шахматных идей. Видимо, сам Лоусон сознает, что это — вне его компетенции.

Естественно, именно такая задача признавалась главной при подготовке нынешней книги. Это достигнуто соединением «Повести о Морфи» Е. Загорянского и избранных партий великого американца из известного сборника Г. Мароци.

Е. Загорянский (1910—1961) — писатель и шахматный мастер, сумел воссоздать горестную личную жизнь Морфи и вместе с тем показать его роль в открытии и творческом развитии таких принципов, как «роль центра», «перевес в развитии» и многих других, на которых зиждется современная теория.
«У него учились все великие шахматисты XIX и XX столетий», — заканчивает свое повествование Е. Загорянский.— Творцы русской шахматной школы Михаил Чигорин и Александр Алехин органически усвоили наследие Морфи, развили и углубили его, как того требовало от них время. Большой художник не может принадлежать одному народу. Пол Морфи принадлежит всему человечеству, оно вспоминает о нем с благодарной нежностью. Пол Морфи интересен и сложен как человек, как представитель своего бурного времени. Творческий же его облик живет и будет жить в веках».

Такой благородный взгляд стал традицией нашей шахматной школы. Вот лишь несколько тому иллюстраций. М. Чигорин называл Морфи «гениальнейшим представителем царственной игры». Он писал: «Существует мнение, что Морфи жил в такое время, когда сильных игроков еще не было — так ему было нипочем громить всех; а что в «наше время, когда...» и пр., ему пришлось бы плохо... Странное мнение! Как будто можно предположить, что Морфи с его гениальным талантом был бы не в состоянии возвыситься до современного состояния шахматной игры, не мог бы усвоить те, возникшие после него, знания в области шахматной игры, которые усваиваются чуть не каждым. Конечно, теперь больше сильных игроков, чем во времена Морфи, и больше опыта в игре; но ведь и гениальнейший ум древности Аристотель знал во многих отношениях меньше теперешнего ученика гимназии. Но вытекает ли отсюда, что он был бы в наше время заурядным ученым?»

Той же оценки «одного из наиболее гениальных шахматистов прошлого столетия» следовал А. Алехин.
«Да, Морфи, — высказывался он, — играл иногда «красиво» (если подразумевать под этим создание дешевых эффектов вроде пожертвований ферзя с расчетом на 2—3 хода и т. п.), но преимущественно ему удавалось это лишь тогда, когда он сражался с противниками, имевшими весьма отдаленное представление о необходимости нормального фигурного развития, да и вообще довольно слабо соображавшими. Когда же он встречался с игроками своего класса, то уже не этими погремушками добивался победы; его сила (и в этой-то силе и есть настоящая красота) заключалась в глубоко продуманной позиционной игре, преимущественно агрессивнего характера (см., например, его матчи с Андерсеном и Гаррвицем)...»

Наиболее развернуто свой взгляд на сущность игры Морфи Алехин изложил в статье «В защиту Морфи от «защитника» его» (1914). Полемизируя с Е. Зноско-Боровским, усматривавшим центр тяжести игры Морфи в «красоте» ее, Алехин настаивал: «Насколько ярче, сочнее встанет перед нами его фигура, насколько яснее покажется тайна его успеха и обаяния, если мы мыслями перенесемся в ту эпоху, когда он жил и творил, если мы дадим себе труд хотя немного изучить его современников! Тогда... в Лондоне и, главным образом, в Париже, где были живы традиции Филидора, где в памяти еще были бессмертные творения Ла-Бурдоннэ и Мак-Доннеля, в то время, когда жил Андерсен, — одной только красотой едва ли можно было кого удивить. Сила, непобедимая сила Морфи — вот причина успеха его и залог бессмертия! А сущность этой силы именно и заключается в том, что Морфи играл всегда позиционно — разумеется, в широком смысле этого слова (а не в толковании Стейни-ца последних годов)... т. е. вполне ясно представлял себе в каждом отдельном случае, чего требует данная позиция, и приноравливался к этой потребности. Только благодаря этому исключительному для того времени свойству своей игры ему и удалось победить в матчах таких противников, как Гаррвиц, Левенталь и, главным образом, Андерсен, фантазия и комбинационный талант которого были не меньше, чем у самого Морфи».

Восхищение творчеством Морфи разделяли многие деятели отечественной культуры, проявлявшие интерес к шахматам. Выдающийся композитор Анатолий Константинович Лядов писал в 1887 году жене: «На днях купил шахматные партии знаменитого игрока Морфи и каждый день раскладываю одну партию».
Старейшина советской литературы Герой Социалистического Труда Мариэтта Сергеевна Шагинян в заключительной части своих мемуаров «Человек и время» несколько страниц посвятила «всемирно известной, и на мой дилетантский взгляд, лучшей партии в мире, № 157 по книге венгра Мароци»*. Отрывок пространен, приглашаем читателей ознакомиться с ним по первоисточнику («Новый мир», 1978, № 11). Ограничимся одним абзацем: «Но Пауля Морфи я полюбила за биографию, за его трагический конец еще молодым, за что-то европейское в этом рожденном американце. Он не был похож на американца. В нем был какой-то прочный, наследственный аристократизм духа. И партии его, особенно ту, музыкой в опере порожденную, 157-ю, я любила не за блеск его комбинаций, а, странно сказать, за этику. Пауль Морфи умел отдавать, все отдавать до последней рубашки, и «голым» выигрывал, выигрывал не только победу, но и стиль самого себя— получение самого себя, жертвенный метод победы. Не так ли побеждают великие отдающие — на плахе, на кресте, на виселице? Я обожала коротенькую, всего на семнадцать ходов, партию № 157».

Образ Пола Морфи не раз воспламенял и фантазию художников. В тех же воспоминаниях Мариэтта Шагинян писала: «Судя по его портрету, это был молодой человек с чем-то детским и в то же время замкнутым в лице...»
Таким некоронованный чемпион мира предстает в ряде произведений искусства.
Скульптурное изваяние — творение Эжена Лекена, французского скульптора и шахматного мастера, восторженного поклонника Морфи, который радушно откликнулся на его просьбу позировать вскоре после приезда в Париж осенью 1858 года. Ближайший друг Морфи Пол Мориан отметил «совершенное сходство» этого скульптурного портрета.

Годом позже создал саое полотно американский живописец Чарлз Эллиот. В 1884 году картину приобрел Манхэттенский шахматный клуб в Нью-Йорке. Три месяца спустя портрет был задернут черным крепом в знак траура, которым члены клуба отозвались на безвременную кончину героя шахматной истории Америки.

Только искусство почтовой миниатюры остается в долгу перед Морфи. Удивительно, но он, единственный из шахматных гигантов, все еще не увековечен средствами шахматной филателии. Не шахматистам — соотечественникам Морфи приходится ставить это в вину. Еще четверть века назад Д. Лоусон выступил с инициативой приурочить к столетию триумфа Морфи в I Американском шахматном конгрессе (1857) выпуск серии мемориальных марок. Энтузиасты даже подготовили эскизы микрокартин, на которых, в частности, были воспроизведены неопубликованные тогда портреты Морфи.
Ни в 1957 году, ни позже марки не появились. «Усилия, — с горечью заметил американский специалист в области шахматной филателии Б. Лонг, — предпринимавшиеся с целью выпуска марки в честь корифеев американских шахмат — Фрэнка Маршалла, Гарри Нельсона Пильсбери и даже овеянного славой Пола Морфи, не встретили благосклонного приема со стороны нашего почтового ведомства».
Все-таки, «своя своих не познаша»...

* № 55 по настоящему изданию: Морфи — герцог Брауншвейгский, граф Изуар. Пользуемся случаем поправить неточности, воспринятые Шагинян у Мароци. Партия игралась не в октябре 1859 года (еще в мае Морфи вернулся на родину), а 2 ноября 1858 года. Действительно, во время представления «Севильского цирюльника» Россини, но не в Гранд-Опера, а в Итальянской опере, где герцог держал ложу.

"Шахматы в СССР" 1980 №6