Л. РАКОВСКИЙ

ХОД НЕ ПО ТЕОРИИ

Рассказ

Подпоручику Михаилу Тухачевскому не везло: за два года пребывания в немецком плену он трижды пытался бежать и три раза его ловили. Наконец немцы доставили упрямого беглеца в самый строгий штрафной лагерь Ингольштадт в Баварии.
Лагерь для военнопленных офицеров всех национальностей был устроен в мрачных фортах средневековой крепости. Еще ни одному пленному не удавалось бежать из Инголыштадтских каменных подземелий.
Тухачевский попал в восточный форт № 9, где вместе с русскими офицерами содержались французы.
Энергичный Михаил Николаевич и на новом месте не мог успокоиться. Он с трудом вытерпел зиму, но когда выглянуло весеннее солнышко и в начале марта до Инголыштадта докатились вести о революции в России, сидеть в этих постылых казематах стало совершенно невмоготу.
Тухачевский думал о побеге дни и ночи.
Из Штральзунда он бежал с прогулки. Из Бад-Штуера он выбрался в ящике, предназначенном для грязного белья. В Кюстрине устроил с товарищами подкоп.
Но здесь, в этом каменном мешке, окруженном широким рвом, наполненным водой, подкоп — невозможен. За пределы фортов никуда не выпускают. И нет никаких иных способов выбраться из крепости...
Пленные прозвали Инголыштадт «мышеловкой».
И не только Тухачевский, но и все русские и французские офицеры, которые еще не оставили мысли о побеге, пришли к выводу, что из «мышеловки» можно выйти только легально, с разрешения коменданта, а там уж пытаться бежать, кто как сумеет.
Но как получить это разрешение, если двумстам офицерам, содержавшимся в фортах, комендант не позволял выходить за их пределы?
Комендантом лагеря был близорукий, носивший очки с непомерно толстыми стеклами, гауптман из запаса. Он был заносчив и не слишком умен.
Однажды группа французских и русских офицеров попыталась разузнать у коменданта, нельзя ли как-либо попасть в город. Они обратились к коменданту с просьбой разрешить устроить внутри крепостного двора крокетную площадку, зная заранее, что комендант откажет. Немец не разрешал никаких чужеземных игр — будь то английский лаун-теннис или русские городки.
— Нет, нет, нет! — сердито махал головой комендант.
Тогда жизнерадостный, похожий на Макса Линдера лейтенант артиллерии Гарро живо возразил:
— Но мы погибаем от скуки! Разрешите нам хотя бы прогулки по городу!
— В других лагерях разрешают, — поддержал товарища лейтенант Реми Рур.
— Я был в Штральзунде и Фюрстенберге — там пускают на прогулки под честное слово, — подтвердил подпоручик Халецкий.
Комендант обвел всех военнопленных злыми глазами:
— Вы забываете, что вы не на курорте, а в плену! А потом, что вы собираетесь смотреть в Инголыштадте?
— В «Бедекере», я помню, сказано, что Ингольштадт славится старинными монастырями и готической церковью XV века, — ответил толстяк Гуа.
Комендант круто повернулся к нему:
— Хотите смотреть церкви и монастыри? Вы же — солдаты!
Вас больше всего должна интересовать эта крепость, где вы находитесь! Ее безуспешно осаждал сам Густав-Адольф! А в угловом каземате № 2, где живете вы, — указал комендант на худого лейтенанта 33 линейного полка де Голля, — умирал знаменитый фельдмаршал Тилли!
— Лучше жить там, где родился знаменитый полководец, нежели там, где он умирал! — улыбаясь одними глазами, спокойно заметил Тухачевский.
На этом разговор с комендантом окончился. Все осталось по-прежнему. Каждый старался хоть чем-либо скрасить свое убогое лагерное существование.
Жизнелюбец Гарро увлекся кулинарией: французы регулярно получали продовольственные посылки. У них были спиртовки, и французы готовили себе обеды, презирая пустые лагерные супы из брюквы.
Скептический Реми Рур продолжал вести бесконечные споры о политике. Напыщеный де Голль писал сочинение на тему «Разногласие у врага».
Один Михаил Николаевич не оставлял дерзкой мысли вырваться из неволи. Он упорно думал: чем бы взять этого коменданта? И случай помог ему.
Однажды, проходя мимо небольшого одноэтажного дома, где помещалась комендатура, Тухачевский увидел в раскрытом окне коменданта. Немец сидел за шахматной доской один, — видимо, решал шахматную задачу.
У Тухачевского мелькнула неожиданная мысль: а что, если попробовать?
Михаил Николаевич играл в шахматы с детства, но в семье Тухачевских лучшим шахматистом считался младший брат Александр. Тухачевский подошел к окну.
— Герр гауптман любит шахматы? — спросил он.
— О, да! А вы разве играете?
— Играю немного...
— Русские вообще играют слабо.
— А Чигорин? — напомнил Михаил Николаевич.
— Чигорин? Чигорин все-таки не был чемпионом!
— Молодой Алехин будет чемпионом, — улыбаясь сказал Тухачевский.
Михаилу Николаевичу вспомнилось, как не только дома, в Москве, в Филипповском переулке, но и в Александровском военном училище юнкера внимательно следили за петербургским турниром 1914 года, за молодым Алехиным.
Немец презрительно сощурился.
— Алехин? — переспросил он. — Не слышал. Так вы играете?
— Играю.
— Входите. Проверю, как вы играете, — сказал гауптман. Тухачевский вошел к коменданту.
— На равных нам нечего играть, — важно заявил немец, расставляя фигуры. — Я вам дам фору — ладью.
— А не слишком ли, герр комендант? — спросил Михаил Николаевич, садясь за стол.
— Хорошо. Я вам дам слона.

— А что будет, если я выиграю? — спросил, улыбаясь, Тухачевский.
— Не выиграете!
— А если это случится? Давайте играть на ставку...
— Нет. А вдруг я зевну ферзя, и вы в самом деле меня обыграете. Еще захотите, чтобы я отпустил вас из плена? — смеялся комендант.
— Я этого не попрошу.
— А чего же вы хотите?
— У меня в одном зубе выпала пломба. Я хотел бы пойти в город к хорошему дантисту...
— Это можно. Я рекомендую вам своего приятеля, доктора Штубе.
— Буду вам весьма благодарен, герр гауптман! — ответил Тухачевский.
Стали играть. Комендант снял с доски своего ферзевого слона.
Тухачевский легко парировал угрозы противника и упрощал игру.
Немец, видимо, не ожидал, что Михаил Николаевич пойдет на размен ферзей и обозлился.
— Ваш ход не по теории! — недовольно сказал он...
— Да, я теории не знаю, — согласился Тухачевский, не признаваясь в том, что в библиотеке у брата Саши был самоучитель шахматной игры Дюфреня и что они — в период шахматных увлечений—разыгрывали множество интересных партий. Особенно любили братья Тухачевские гамбит Эванса.
Выигрыш был уже у Тухачевского в руках. Но не рассердился бы самонадеянный комендант? Ведь с ним надо сыграть еще хотя бы одну партию: с первого выхода в город еще невозможно бежать. Тухачевский слабо ориентировался в Ингольштадте. Он знал только, что Ингольштадт расположен на левом берегу Дуная и что выгоднее идти по левому берегу, чтобы в пути не пришлось переходить притоки Дуная.
Вообще Тухачевский решил пробираться к швейцарской границе не через шовинистическую Баварию, а через Вюртемберг и Баден, где больше рабочего люда.
— «Э, будь, что будет!» — рискнул Тухачевский и дожал своего заносчивого партнера. Комендант сидел красный и сконфуженно моргал близорукими глазами.
— Вы меня перехитрили! — огорченно сказал он, складывая фигуры в ящик. — Но ничего, в следующий раз я устрою вам шахматные Канны!
— Я к вашим услугам, герр комендант, — встав из-за стола, поклонился Тухачевский. — А как же насчет доктора Штубе?
— Завтра вы сможете пойти к нему на Вильгельмштрассе 31, -- ответил не очень ласково комендант.
Тухачевский ушел окрыленный.
Он не сказал никому о своей удаче. И на следующий день весь Инголыптадтский лагерь был до крайности удивлен, когда подпоручик Михаил Тухачевский в сопровождении старика-ландштурмиста вышел за ворота крепости.
Зубной врач оказался типичным, рыжевато-седым немцем. Его старческие выцветшие голубые глаза были подпухшими, как у Бисмарка или Гинденбурга.
«Что это у всех немцев мешки под глазами? Вероятно, оттого, что много пыот пива?» — усмехнулся про себя Тухачевский.
Михаил Николаевич был приятно поражен: в чистенькой приемной зубного врача, среди безделушек, стоявших на Фарфоровых полочках, висела карта военных действий.
Тухачевский шагнул к ней.
Дантист охотно последовал за ним и стал хвастаться успехами немецких армий. Конвоир-ландштурмист тоже присоединился к ним, Тухачевский хотел хоть мельком увидеть на карте будущий маршрут своего побега. Михаил Николаевич умело перевел разговор. И пока дантист разглагольствовал о Реймсе и Вердене и предрекал близкий разгром Франции, Тухачевский быстро схватывал другое.
Вот Дунай. Вот Инголыптадт, Нёрдлинген. Южнее его — Ульм. А там, внизу, голубое продолговатое пятнышко Баденского озера. Там — свобода...
Но зубной врач уже приглашал в кабинет, откуда выглядывал металлический клюв бормашины.
И тут Михаилу Николаевичу снова повезло: дантист предложил конвоиру-ландштурмисту посидеть на кухне, выпить чашечку кофе. Рыхлая фрау-кухарка в кружевной наколке и белом переднике увела солдата из прихожей.
Пока дантист возился с зубом, Тухачевский прикидывал план побега.
Возможно, во время следующего визита конвоир снова будет приглашен пить кофе. Михаил Николаевич выйдет под каким-либо предлогом из кабинета и — все в порядке! Он сядет в трамвай № 8, идущий на северную окраину Ингольштадта (пока ехали к зубному врачу, Михаил Николаевич узнал об этом) и — ищи ветра в поле!
Следующий прием дантист назначил на послезавтра.
В оставшееся время Михаил Николаевич занялся приготовлением к побегу.
Вместо русского офицерского кителя и фуражки он решил в побеге надеть заранее купленные у французов свитер и кепи.
В дорогу Михаил Николаевич купил шесть плиток французского шоколада и взял несколько русских ржаных сухарей, или, как их называли, «подарок императрицы».
Франция запретила частные посылки пленным. Вместо них каждый француз регулярно получал посылки от правительства. О русских же заботились только родственники. Правда, пленный изредка получал через Красный Крест по нескольку штук больших, как ладонь, черных ржаных сухарей — их присылала царица Александра Федоровна. Сухари были так сухи, что их приходилось мочить в воде по двое суток, чтобы можно было есть. Французы потешались над этим подарком и покупали у русских диковенные галеты на память.
Наконец настал долгожданный день.
Накануне Михаил Николаевич сознательно проиграл коменданту. Немец ликовал. Он наставительно твердил Тухачевскому:
— А я вам что говорил: вы делаете ходы не по теории!
Тухачевский ушел в город в сопровождении того же старого ландштурмиста. Все складывалось так, как рассчитывал Михаил Николаевич. Зубной врач снова отправил конвоира на кухню выпить кофе. В приемной не осталось никого.
Когда Тухачевский вошел с дантистом в кабинет, он состроил сконфуженное лицо и сказал старику вполголоса:
— Простите... Я принужден выйти на минутку...
Дантист, ставивший на электрическую плитку кипятить
инструменты, закивал головой:
— О, да! По коридору первая дверь налево!
Тухачевский прошел через пустую приемную (из кухни
доносились голоса ландштурмиста и кухарки), быстро снял и повесил на вешалку китель (под кителем был свитер), оставил висеть свою замызганную фуражку, а вместо нее надел кепи, которое прятал в кармане кителя, и вышел из квартиры.
Остановка трамвая 8 была метрах в ста. Тухачевский подходил к ней, когда трамвай уже трогался с места. Он прыгнул на площадку трамвая и невольно глянул на дом
N° 31, мимо которого проезжал.
Старик-дантист в белом халате стоял на балконе своего второго этажа и преспокойно курил, ожидая пациента.
— Вы делаете ход не по теории! — вспомнились Тухачевскому слова близорукого коменданта.
Да, этот его четвертый побег с помощью шахмат — был не предусмотрен никакой теорией.

"Шахматы в СССР" 1963 №11