С. КРЖИЖАНОВСКИЙ

Моя партия с королем великанов

С. Д. Кржижановский (1887-1950)

Имя С. Д. Кржижановского широко известно в литературных кругах. В 30—40-е годы он выступал с критическими статьями о творчестве Шекспира и Шоу. С. Д. Кржижановский является также автором ряда памфлетов. Юмореска «Моя партия с королем великанов», написанная в манере великого английского писателя Джонатана Свифта — создателя «Путешествий Гулливера», взята из литературного наследия С. Д. Кржижановского .

О, что факт, который я сейчас изложу, был пропущен, я приписываю исключительно чувству усталости. Двадцать часов сна отрезали это краткое, но назидательное событие от строк моей рукописи. Только недавно я вспомнил о ней. И мое перо не успеет сто раз окунуться в чернильницу, как история будет закончена.
В то время я жил, как это уже вам известно, в стране великанов. Если припомнить, что перед этим морская буря занесла меня к лиллипутам, то легко себе представить всю странность моих ощущений. Я еще не успел отвыкнуть видеть людей где-то около щиколоток моих ног, а теперь мне для разговора с моими соседями приходилось задирать голову кверху, как если бы я стоял перед шпилем церкви Сент- Джемса.

Король страны великанов был большим любителем игры в шахматы. Случайно узнав, что я тоже искусен в этой игре, он пригласил меня сыграть с ним. Отказываться было неудобно. Заведующий королевскими развлечениями доставил меня собственноручно — на своей ладони — к плоскогорью стола, на котором должен был состояться матч. Я очутился перед огромной, из черных и белых квадратов, доской — пространством, приблизительно равным полю для игры в гольф. Из-за двойной колоннады фигур черного цвета я еле различал гигантскую рыжую бороду короля. Сперва я хотел спросить, почему меня заставляют играть черными, но вспомнил, что никому нельзя смеяться в присутствии короля, пока не засмеется король, что никому нельзя надеть шляпу, пока не наденет шляпу король и что, следовательно, никому нельзя сделать ход, пока не сделает хода король.

Усевшись между моими ферзем и слоном (встав во весь рост и даже приподнявшись на цыпочках, я едва мог дотянуться до черной лакированной шеи ферзя), я стал дожидать:я первого хода белых.
е2—е4. Прекрасно. Прошмыпнув между фигурами, я устремился к моей пешке на линии «е». О чем тут думать! Но по дороге, поскользнувшись, я зацепил левой ногой пешку на d7. В то же мгновенье щелчок королевского пальца сшиб меня с ног:
— Тронуто—пойдено, — прогремел голос партнера.
И я принужден был, вопреки моему плану, ходить пешкой d7. Я попробовал было ее толкнуть на следующее поле, но проклятая пешка и не шевельнулась. Очевидно, все шахматные фигуры из ящика короля-великана были налиты свинцом, как это делают и у нас. Лишь схватив круглую черную тумбу обеими руками, мне удалось перенести ее на ближайшую клетку. Закончив ход, я отошел к середине доски и сел, вытирая пот со лба.

В дальнейшем развитии партии я превратился в носильщика тяжелых грузов. А король посмеивался в рыжую бороду, отчего на меня летели волны его дыхания, насыщенного спиртным перегаром. Тело мое ныло от усилий, когда мы перешли к миттельшпилю. Я пожертвовал пешку, но захватил инициативу. Но вот беда. Мои странствования от хода к ходу становились все труднее и труднее. Так, однажды, не помню уже на котором ходу, мне пришлось перенести своего слона на четыре клетки. Эта громадина отдавила мне плечи, и после, сидя у клетки, на которую я ее поставил, я долго не мог отдышаться.
Король великанов задумался. Я сидел у края доски, слушая грозное сопение моего противника. Приятно было отдыхать после тяжелой физической работы. Постепенно ум мой прояснился, вырисовывались все более тонкие варианты и комбинации.

Внезапно раздался двукратный тяжелый стук. «Наверное, рокировал», — мелькнула мысль, и, подняв глаза, я увидел, что не ошибся. По моему плану на короткую рокировку нужно было отвечать длинной рокировкой.
Не дай мне мой партнер передышки, не знаю, хватило бы у меня сил выполнить эту сложную операцию. Сначала я взвалил лакированного черного короля на спину, но колени подогнулись под тяжестью ноши. Тогда я опрокинул его деревянное величество наземь и стал катить его, как это делают рабочие, передвигающие бревно, к краю доски. С ладьей было справиться легче. Кончив рокировку, я отправился к середине доски, меж белых и черных, и, засунув руки в карманы, с видом стороннего наблюдателя стал изучать создавшееся положение.
У белых была лишняя пешка, а в моих руках—атака. В руках, в точном смысле этого слова, так как двигать свои фигуры мне приходилось обеими руками. Особенно неудобно было справляться с оставшимся в игре конем. Деревянное животное это прыгает через фигуры, свои и чужие. Приходилось осторожно проносить его меж рядов противника, стараясь их не задеть. Впрочем, вскоре я научился делать это чисто: подставив правое плечо под горло коню, я хватал его руками за уши и, согнувшись, довольно быстро проносил свою ношу на нужную клетку. С гордостью могу сказать, что этот конь хоть и был об одной ноге, но не спотыкался. Именно благодаря его зигзагообразным прыжкам мне удалось внести расстройство в ряды белых. Деревянный король засуетился, переступая с клетки на клетку, а живой король ниже наклонился над доской; горячее дыхание его било меня теперь сверху, а лоб его был похож на поле, по которому прошло несколько невидимых плугов, оставивших за собой глубоко взрытые борозды.

Ища выхода, король прикасался своими гигантскими пальцами то к одной, то к другой из своих фигур, не зная как отвечать. Я было крикнул: «Тронуто—пойдено». Но его величество отмахнулся от моих слов. Впрочем, и голос мой казался ему, вероятно, не громче мушиного жужжания.
Решающий момент приближался. Пальцы короля то прятались в бороду, точно вилы в огромную кучу рыжего сена, то барабанили о край стола (впрочем, сравнение неверно — стук их напоминал скорее удары деревянных молотов, забивающих сваи). Наконец ход белых был сделан, и как раз тот ход, о котором я мечтал. «Мат»,—крикнул я и со всех ног бросился к моей пешке. Я бежал к ее круглой черной головке, как бежит игрок в регби, чтобы бросить мяч в расположение противника. Черные и белые клетки мелькали у меня под ногами. Вот я добежал. Вот, схватив шею пешки руками, приподнял ее над шахматным полем... И тут произошло нечто ужасное: какая-то длинная тень мелькнула над моей головой, затем слева раздался глухой, но мощный удар. Фигуры, подпрыгнув, покатились по полю игры. В страхе я разжал руки и выпустил тяжелую тумбу-пешку, которая упала мне на правую ногу. От боли я потерял сознание — и потому не могу рассказать, что происходило в ближайшие вслед за этой катастрофой минуты.

Не могу также точно определить, сколько времени я находился в забытьи. Когда я открыл наконец глаза, они ничего не увидели. Я был окружен абсолютной тьмой и полным беззвучием. «Может быть, я погиб во время землетрясения, провалился в раскрывшуюся пропасть вместе с шахматами, шахматным столом, королем и всем его царством? Но как же тогда я могу думать? Человек, полагающий, что он мертв, — жив».
Я пошевелил руками, сперва одной, потом другой: целы. Распрямил ногу — она уперлась во что-то плоское. Протянул вбок правую руку. Рука тотчас же наткнулась на стенку Продолжая вести ладонью вдоль стены по направлению к голове, я нащупал стык стены. При этом, поднявшись на локте другой руки, я чуть-чуть переместился ближе к стыку и в ту же секунду ощутил теменем и третью стенку: «Гроб. Меня похоронили заживо». Протянуть руку к четвертой стене у меня не хватило решимости. Я долго лежал, слыша лишь стук своего сердца.
«Однако, — подсказывала мне логика, — если твое сердце бьется, то значит твои легкие дышат, а если они дышат, то ничем иным как воздухом. Следовательно, здесь есть некоторое количество воздуха. Какое именно? Такое, которое прямо пропорционально объему гроба, а объем этот определяется посредством умножения его длины, которая, в данном случае приблизительно равна длине твоего тела на высоту, то есть расстояние от дна гроба до его крышки...»
И логика, взяв меня за руку, подняла ее кверху: крышки не было. Тогда я стал действовать смелее. Ощупывая темноту, теперь уже обеими руками, я наткнулся на какой-то круглый и скользкий предмет, величиной несколько превышающий человеческую голову; тут уж я догадался, несмотря на темноту. Это была пешка, которой я нанес последний удар противнику. Я обрадовался ей, как живому человеку. Мало того — как другу и единомышленнику. Я бодро -вскочил на ноги и тотчас же со стоном опустился на прежнее место: боль в ноге требовала более осторожных движений. Мне теперь отчетливо вспомнилась последняя секунда, предшествующая обмороку: высвобождающаяся из моих объятий черная пешка, ее предательский, увы, удар и... мое дружеское чувство к ней несколько уменьшилось.

Но все-таки где же я? Осторожно волоча раненую ногу, я стал продвигаться ползком к нижней стенке того, что показалось мне сперва гробом. Странно: стена исчезла, вместо нее я нащупал бугристый и шершавый диск, которым заканчивалось какое-то деревянное, сросшееся из кругов, круглых вгибов и выгибов скользкое тело. Теперь уже не было сомнения, что в момент возврата сознания ноги мои упирались в шахматного ферзя. Перебравшись через его деревянное брюхо, я тотчас же ударился о треугольный клин: «А, это ухо коня». Теперь я быстро ориентировался в обстановке, хотя, как через секунду оказалось, не учитывал еще всех опасностей, которые она скрывала. Так, стоило мне слегка потянуть коня за его нижнюю губу — и вокруг что-то зашуршало, задвигалось, раздался стук скатывающихся вниз громоздких предметов. Было похоже, как если б я тронул, стоя у кучи взваленных друг на друга бревен, крайнее из них — и вся их груда пришла в движение.

Теперь я знал, где нахожусь: а ящике, куда ссыпают после игры шахматы. Каким образом я мог сюда попасть? Я решил добиваться освобождения извне. Сперва я долго колотил кулаками в стену ящика. Прислушался: молчание. Тогда, передохнув, я стал действовать пешкой, как тараном: никакого результата. Измученный, я опустился на дно ящика и терпеливо ждал, когда обо мне вспомнят и откроют ящик. Часы проходили в молчании и темноте. Незаметно для себя я уснул.

Разбудил меня голод. Сначала я испытал припадок бешенства, бил кулаками и головой о проклятую стену, кричал изо всей силы: «Откройте ящик, доктор Гулливер здесь, я ранен, освободите, на помощь!» — но силы мои слабели; вслед за гневом пришло уныние, а там и безразличие — я стал неподвижен и покорен судьбе, почти как деревянная шахматная фигура.

Не помню, сколько времени еще пронеслось надо мной. Когда я уже прогнал надежду, послышался отдаленный шум, затем близкий грохот голосов, темница моя дрогнула и качнулась, как трюм корабля, попавшего в бурю. А через секунду яркий дневной свет хлынул на меня сверху. «Ах, вот он где», — услышал я оглушающий голос короля. Добрый десяток великаньих глоток раскатился веселым смехом. Чтобы спасти свои барабанные перепонки, я принужден был зажать уши ладонями.
Когда я, отдохнув был переведен на постельный режим и поручен наблюдению королевского лейб-медика, лечившего мою поврежденную ногу, уже нетрудно было восстановить порядок событий, выпавших из моей памяти.

То, что я принял за землетрясение, было попросту ударом королевского кулака по столу. Понятно, проигрывающий всегда чувствует себя обиженным. И если он не привык к обиде, то...
Игра наша с его величеством затянулась допоздна. Слуга, пришедший ссыпать шахматы в ящик и отнести его на положенное место, смахнул с доски, вместе с пешками и другими фигурами, и меня.
Дальнейшее не требовало объяснений. И если бы король, благодарение ему, не захотел взять у меня реванш, то возможно, что шахматный ящик превратился бы для меня в гробницу.
Когда я оправился и окреп, мы сыграли с его величеством еще одну партию. На (этот раз меня избавили от необходимости быть носилщиком своих фигур. Я только называл буквы и цифры, фигуры же переставлял один из камер-лакеев.
Вторую партию я проиграл: из вежливости.