Влечение - род недуга

Леонтий Раковский.

Безбрежную любовь к книге я пронес через всю свою жизнь. Книга для меня — высшее наслаждение.
Но кроме этой главной, глубокой привязанности, у меня есть еще одна, пусть маленькая, но трепетная страсть — шахматы...
Как и книги, шахматы сопутствуют мне с юных лет.
В белорусском местечке, где я родился, шахматы были известны. Я видел, как наш сосед, владелец булочной, играл в шахматы с учителем народного училища.
Сам я познакомился с шахматами в Вильно, где учился в средней школе. Кто-то из товарищей показал мне ходы, и я стал играть. Правда, никакого шахматного дарования я не обнаруживал, играл, как все мои сверстники, не задумываясь ни о какой шахматной теории, а постигая все на горьком опыте ошибок и заблуждений. Ведь в те далекие времена никто и не думал заниматься с юными шахматистами.

В Вильно же в 1914 году я пережил первую шахматную горячку. Это было связано с международным турниром, который проходил в Петербурге. В нем участвовал и молодой лицеист Александр Алехин. Я помню, как мы, школьные шахматисты, волновались — попадет ли наш соотечественник в заветную шестерку и как радовались, что он занял в турнире третье место после Ласкера и Капабланки.
К студенческим годам из меня выработался обычный любитель-середняк, слегка «ушибленный» Жаном Дюфренем. С таким шахматным «багажом» я пришел и в художественную литературу, когда стал членом Союза писателей.

В 1922 году я приехал в Петроград— гражданская война прервала занятия в Киевском университете, студентом которого я был, и мне пришлось перевестись в Петроградский университет. В Петрограде, слушая лекции на факультете общественных наук, я одновременно стал работать внештатным журналистом газеты «Петроградская правда».
Всегда людные, прокуренные редакционные комнатки на Социалистической, 14, были мало пригодны для углубленных раздумий, но и здесь шахматы жили! На столе среди вороха газет, типографских гранок и скомканных листков бумаги со следами журналистских мук творчества обязательно стояли старенькие шахматы. Пусть кони были безголовыми, а место утерянной ладьи самоотверженно занимал исчирканный спичечный коробок, но шахматы жили! У газетчиков оказалось немало поклонников Каиссы. Часто сражалась в шахматы менее занятая младшая братия из отделов «хроники» и «рабочей жизни».
В редакции частенько можно было видеть зашедшего на огонек известного поэта Василия Князева. Немного глуховатый, всегда настороженный, Вася Князев был человек азартный. Он любил шахматы, но, по правде говоря, играл хуже, чем писал стихи.

Работая в газете, я, конечно, находился в курсе всех шахматных событий Ленинграда. Так, летом 1926 г. я присутствовал на Дворцовой площади у Зимнего, где демонстрировались «живые шахматы». Белыми (это были балтийцы в белоснежных бескозырках) играл И. Рабинович, черными (это были курсанты) — П. Романовский. Ладью изображал пулеметный расчет, ферзей — девушки. Немного странно было видеть белых «коней»: на лошадях восседали... моряки.
День выдался на редкость солнечный, жаркий. Народу у Арки Главного Штаба собралось много. Партия закончилась вничью. Недаром репортер «Ленинградской правды» так и написал в своем газетном отчете: «Не проиграл никто, а больше всех выиграли мороженщики».

У меня сохранились фотографии этого сеанса, выполненные тогдашним знаменитым фоторепортером К. Булла.Попав впервые в столь большой центр шахматной жизни, я не упускал случая побывать на сеансах и встречах шахматных мастеров. И вот когда воочию увидел тех шахматистов, о которых ранее только слыхал, увидел Е. Боголюбова, Г. Левенфиша, П. Романовского, Ф. Дуз-Хотимирского, В. Ненарокова, Б. Верлинского, С. Фреймана, Н. Григорьева, Н. Зубарева, А. Рабиновича.
А с Ильей Рабиновичем вскоре даже и познакомился. Произошло это так. В начале 1924 г. я перешел из газеты в журнал «Ленинград». Я уже пробовал свои силы в художественной литературе — писал рассказы. В «Ленинграде» я работал «поддужным» у секретаря редакции, обаятельного Евгения Шварца. Через мои руки шел в набор весь материал. И. Рабинович вел в «Ленинграде» шахматный отдел, и мы познакомились.

Илья Леонтьевич был неторопливый, немногословный, улыбчиво-спокойный, на редкость выдержанно-корректный человек. Весной 1925 г. в Баден-Бадене состоялся большой международный шахматный турнир. На нем впервые выступал представитель советской шахматной организации И. Рабинович. Мы горячо болели за советского представителя. И остались довольны его результатами: И. Рабинович с 12 очками занял седьмое место, став выше прославленных мастеров А. Нимцовича, Р. Шпильмана, Р. Рети.

В 1930 году местком писателей устроил на Невском, 106, столовую, ставшую вскоре своеобразным писательским клубом, — в ней проводились литературные вечера и разные собрания, а в маленькой гостиной играли в шахматы. Шахматистов-литераторов оказалось предостаточно, и потому ревнители этой благородной игры решили организовать турнир. В моем шахматном архиве сохранилось красочно-броское объявление, на котором расписывались все, желающие принять участие в турнире. Тут оставили подписи поэты: Д. Хармс, А. Введенский, Н. Олейников, В. Князев, прозаики: М. Козаков, С. Семенов, Л. Грабарь, Л. Вайсенберг, Л. Фридлянд, Г. Сорокин, очеркисты: В. Правдухин, Ю. Перцович, Е. Лаганский.

Турнир начался в январе 1931 года, но, как часто водится, не был доведен до конца: товарищи, неосторожно набравшие больше нулей, чем они ожидали, потеряли к нему вдруг всякий интерес. Энтузиасты продолжали играть в более спокойной, домашней обстановке. Моими партнерами на дому (все мы жили в писательском доме на канале Грибоедова, 9) были: чрезвычайно внимательный в игре Михаил Козаков, мудрый Ефим Добин, цепко игравший художник Евгений Кибрик и весело, «со звоном» проводивший партии Григорий Сорокин.
В 1932 году 1 апреля к нам в Ленинград приехала шахматная группа московских писателей в составе восьми человек. В команде были: В. Волкенштейн, В. Нейштадт, Ф. Чернышев, В. Правдухин, Л. Шифферс, А. Арго, М. Огнев.
Среди участников нашей команды были А. Смирнов и Ю. Тюлин. Играли два тура. Москвичи выиграли +9—7.
Курьезно, что в матче играли товарищи с такими чисто «шахматными» фамилиями: Шифферс и Алапин (сотрудник ленинградского Союза писателей).
Моим противником был Валериан Павлович Правдухин, с которым до того я уже не раз встречался за доской. В этот раз сказалось мое положение «капитана» команды: кроме шахматных волнений у меня нашлось предостаточно организационных, и первую партию я проиграл, а вторую свел вничью. Ответный визит москвичам мы вскоре отдали, но и у себя дома москвичи оказались несколько сильнее нас.

Много времени писатели уделяли шахматам на летнем отдыхе, в любимом Коктебеле. У меня несколько раз получалось так, что я отдыхал в «краю синих скал» одновременно с милым Александром Александровичем Смирновым. И я дерзал сражаться с ним. Правда, Александр Александрович давал мне фору.
В том же «краю синих скал» в 1937 году я познакомился с Г. Левенфишем и С. Белавенцом. Левенфиш в Коктебеле готовился к матчу с М. Ботвинником.
Григорий Яковлевич, с виду недоступный, угрюмо-замкнутый, был на самом деле общительным и приятным человеком. Он сосредоточенно хмурил брови, внимательно, но как-то настороженно слушал собеседника. Впрочем, эта отчужденность длилась недолго: стоило собеседнику чем-то привлечь внимание Левенфиша, как лицо Григория Яковлевича озарялось широкой, ясной улыбкой.
Милый, непосредственный Сергей Всеволодович Белавенец, конечно же, сразу стал в Коктебеле «Сережей».
После завтрака Левенфиш и Белавенец шли вместе с нами на уютный коктебельский пляж. Там, на мягком золотистом песочке, под ласковый шелест морских волн они проводили до обеда свои тренировки. А мы, шахматные несмышленыши, тесным кольцом окружали их. В почтительном молчании мы взирали на доску. Но смотрели по народной поговорке — «как баран на новые ворота» — не весьма разбираясь в том, что происходит. И потому кто-либо из нас не выдерживал и вдруг рисковал предложить какой-то свой ход.
Реакция Григория Яковлевича Левенфиша на этот выпад была неизменной. Сначала, сдвинув густые брови, он серьезно, по-деловому опровергал предложение, но, любя юмор, уже через секунду расцветал в дружеской улыбке и взглядывал на доморощенного «теоретика». И в этом красноречивом взгляде Левенфиша ясно читалось ласковое «пижон!».

Когда наступал благостный коктебельский вечер, Григорий Яковлевич кейфовал в садовой беседке, увитой виноградом. Там он играл с нами — уже на равных — в покер и преферанс.
А после ужина и вовсе становился простым смертным. Когда писательская братия под звуки модной в те годы мелодии «утомленное солнце» изнывала на танцплощадке в томительном танго, Григорий Яковлевич терпеливо возвышался в тени олеандров и тамарисков. Он был весь увешан сумочками, шарфами и прочими дамскими мелочами наших партнерш. Григорий Яковлевич не танцевал, но и не чуждался нашей шумной компании.
В 30-е годы при Доме писателя им. Маяковского был организован шахматный кружок. Его вел И. Рабинович, На занятия приходили и другие ленинградские мастера, в том числе П. Романовский. Мы с переменным успехом играли с шахматистами Дома ученых и другими клубами города.

В последний раз я видел Илью Леонтьевича во время ленинградской блокады зимой 1941/42 г. Мы встретились на заснеженном пустынном Невском, и нам было уже не до шахмат...
Книжный собиратель, я при случае не отказывался от рукописных и других материалов. Так, в моем небольшом собрании появились автографы и фото А. Алехина, Эм. Ласкера, X. Р. Капабланки, Р. Рети, С. Тартаковера, А. Нимцовича и других. На фото Алехина, на обороте, написано карандашом: «На добрую память товарищу по несчастию. Писано в день заточения 1-й. А. Алехин. Маннгейм, 21 июля 1914 г.».
Но самой дорогой шахматной рукописью являются подаренные мне в июле 1937 года М. Коганом четыре странички рукописи великого А. Д. Петрова.
Страницы разделены по вертикали пополам. На одной половине — текст, на противоположной — правка и вставки в текст. Странички эти — вступление в учебник «Шахматная игра, приведенная в систематический порядок...», которое готовил для второго издания А. Д. Петров.
В предвоенные годы я написал свой первый шахматный рассказ «Двенадцать клеток». Он был напечатан в журнале «Шахматы в СССР» (№ 2, 1937).
С тех пор я и продолжаю держать живую связь с милым моему сердцу журналом.

'Шахматы в СССР' 1976 №6