Д. ФИДЛОУ

Бессмертный Ласкер

(Рассказ - шутка)

Все великие люди по праву гордились своей силой и смело принимали брошенный им вызов, чтобы доказать ее. Среди шахматистов мы знаем Морфи, предлагавшего всему свету фору пешку и ход. Среди музыкантов — Баха, бившегося об заклад, что он верно сыграет с листа любое органное произведение (заклад этот он, к слову сказать, проиграл). Но, пожалуй, самый необычный вызов, когда-либо брошенный или принятый, относится ко времени Нью-Йоркского турнира 1924 года. Речь идет об Эммануиле Ласкере и Савелии Тартаковере. Подробности этой удивительной встречи, как это ни странно, мало кому известные даже в наши дни, я и хочу поведать читателю.

Этот знаменитый турнир собрал почти всех сильнейших мастеров младшего и старшего поколений. Самым великим и вместе с тем самым старым среди них был Эммануил Ласкер, еще при жизни ставший легендарной личностью и вдохновением для других. Снова встретиться с ним за шахматной доской было волнующим событием для молодых мастеров, которым редко представлялась такая возможность.
Как-то вечером, уже под конец турнира, несколько мастеров младшего поколения, окончивших свои партии, сидели вместе. Д-р Ласкер обычно не присоединялся к таким беседам, он предпочитал не думать о шахматах больше, чем это необходимо во время соревнования. Однако в этот вечер он сделал исключение.

Когда старый воин обращается к молодым рыцарям, разговор обычно принимает характер воспоминаний: слушатели требуют, чтобы он припомнил свои знаменитые сражения, рассказал, как он их выиграл. Наконец, речь зашла о самой удивительной и непостижимой черте Ласкера: его умении побеждать в проигрышных позициях. Способность великого мастера вырывать победу в решающих партиях, и притом в позициях, где многие уже подумывали бы о сдаче, казалась сговором с дьяволом.
Ласкера спросили, какого же перевеса должен добиться противник, чтобы он признал свою позицию незащитимой. Он ответил не без колкости:
— Взгляните на позиции проигранных мною партий, где я сдался. Они были незащитимы. Очевидно, если бы я считал их незащитимыми раньше, я и сдался бы раньше.
— Но это невозможно, — возразил Тартаковер, один из присутствовавших мастеров младшего поколения. — Выходит, что всякая позиция защитима, пока нет форсированного проигрыша. Ведь не думаете вы так.
— Именно так, — отпарировал Ласкер. — Мне удавалось спасти восемь или девять партий из десяти, которые авторитеты объявляли проигрышными, но я сам не считал их безнадежными, даже в тот критический момент. Шахматы — это борьба между людьми, а не фигурами, и ошибка — такая же составная часть игры, как и ходы.

— И все-таки я отказываюсь поверить, — продолжал Тартаковер, — чтобы вы и в самом деле считали плохие позиции столь же перспективными, как и хорошие. Если это действительно так, вы не будете возражать предоставить своему противнику фору — хорошую позицию.
— Разумеется, все зависит от величины форы, — заметил Ласкер,—но я непрочь проделать такой опыт. А что бы вы предложили?
— Пустяк: дайте мне сделать несколько лишних ходов в начале партии, — предложил Тартаковер. — Впрочем, лучше ввести известное ограничение, иначе вы получите мат в четыре хода. Пусть мои фигуры не переходят за свою половину доски.

— Очень разумно.
— Четыре или пять ходов подряд в начале партии, — как, по вашему, это не слишком много?
— А почему их ограничивать началом партии? — спросил Ласкер. — Сделайте вашу серию ходов попозже, когда наметите план игры. Я думаю, что и шесть ходов не слишком много.
— Это серьезно? А как со взятиями?
Ласкер на секунду задумался и продолжал:
— Если вы ставите фигуру на поле, где она оказывается под боем, я получаю право прервать вашу серию ходов, взяв эту фигуру. Разумеется, в этом случае вы тоже получаете лишний ход.
Итак, предварительные условия были выработаны. Присутствовавшие при беседе мастера, да и сам Тартаковер, полагали, что Ласкер только шутит. Все же они достали шахматы, и Ласкер сыграл несколько партий с обусловленной форой. Во всех партиях экс-чемпион мира играл белыми.
Ласкеру хотелось проверить, сможет ли он доказать в этом необычном состязании то, в чем он всегда был убежден: что даже в самых тяжелых позициях имеются ресурсы борьбы; что всякий ход, как бы он ни был силен, в каком-то отношении слаб, так как беря под контроль новые поля, вы в то же время утрачиваете контроль над старыми.

Ни один из мастеров, наблюдавших за этим поединком, не верил в успех Ласкера, и они оказались правы. Из пяти сыгранных партий Ласкер свел вничью третью и четвертую, а в остальных потерпел поражение. Под конец он выглядел немного утомленным, но нисколько не расстроенным. Прощаясь, он улыбнулся и оказал Тартаковеру:
— Быть может, нам удастся продолжить опыт в другой раз.
Им не пришлось долго ждать новой встречи. В предпоследнем туре жребий свел Ласкера с Тартаковером. Ласкер шел во главе турнира, но его по пятам преследовал Капабланка.

Нью-йоркский турнир во многих отношениях являлся испытанием для Ласкера: экс-чемпион мира состязался с новым носителем высшего шахматного титула, незадолго перед тем нанесшим ему поражение; приверженец старой школы вступал в бой с основателями гипермодернизма; наконец, это была борьба с самим собой — борьба вечно юного духа со стареющим телом.
Когда Ласкер и Тартаковер сели за доску, они ни словом не обмолвились о партиях на фору, игранных несколько дней назад. Ласкер, которому достался черный цвет, то ли помня об испытанных тогда поражениях, то ли просто следуя осторожной тактике, избрал оборонительный дебютный вариант.

Когда Тартаковер сделал этот ход, Ласкер наклонился над доской и тихо, но решительно произнес:
— А теперь делайте ваши шесть ходов.
Изумление Тартаковера можно себе представить. Однако какие чувства он при этом испытывал — возмущение ли тем, что Ласкер относился к нему столь пренебрежительно, или сострадание к старому экс-чемпиону, вконец потерявшему чувство реального, — об этом можно только строить догадки. Так или иначе, Тартаковер ничего не ответил и лишь после некоторого раздумья сыграл.

Мастера, присутствовавшие при партиях, состоявшихся несколько дней назад, поняли, что происходит. Они бросили игру, чтобы наблюдать за партией Ласкера, Позиция его оказалась безнадежной. Ведь он предоставил противнику семь лишних ходов и к тому же играл черными — фора еще большая, чем в партиях закончившихся для него столь плачевно. Фигуры противника нацелились на королевский фланг. Никто не сомневался, что на этот раз Ласкер зашел слишком далеко. Даже Тартаковер самоуверенно откинулся на спинку стула. Быть может, он подумывал о том, что его долг — позволить противнику взять назад свое безрассудное предложение.
Ласкер долго обдумывал положение. Следующие его два хода, которыми он окончательно увел фигуры на последние горизонтали, казалось, отражали отчаяние. И все-таки прошло не больше ходов, чем Ласкер предоставил противнику, как он завоевал качество и получил выигрышное положение.

Исход борьбы стал ясен. Из атаки белых ничего не вышло, и фигуры Ласкера начали вторжение. Тартаковер продолжал еще сопротивляться, но в конце концов вынужден был сложить оружие.
Участники турнира вернулись к своим партиям; поклонники новой школы недоверчиво покачивали головами, приверженцы старой понимающе улыбались — они слишком часто встречались за доской с Ласкером, чтобы не верить в чудеса. Турнир закончился блистательной победой Ласкера.
А теперь приводим полный текст партии Тартаковер—Ласкер, как она печатается обычно. Читателю понятно, что в турнирном сборнике первые девятнадцать ходов пришлось изменить, чтобы заполнить пробелы в ходах черных

* Этот рассказ-шутка опубликован в журнале «Чесс ревью». Сокращенный перевод с английского И. Романова.