Клаус Меккель

Жена шахматиста

Заведующий клубом «Добро пожаловать» Рихард Матушевский, приземистый черноволосый мужчина лет сорока пяти, всякое со своими клиентами повидавший и потому нелегко теряющий присутствие духа, нервно почесал голову.
— Так мы ничего не решим, — сказал он. — Слишком запутанная история. Тут сам черт ногу сломит. Давай-ка, еще раз все по порядку. Ты, значит, утверждаешь, что шахматы твои украдены здесь, у меня, то есть у нас, в клубе горняков?
Герхард Ранд, владелец мастерской по изготовлению очков и страстный шахматист, сердито дернулся в кресле.
— Что значит — утверждаю? К сожалению, это факт. Я ведь растолковал тебе все до тонкостей. Думаешь, я ни с того ни с сего помчался бы сюда сломя голову? С пятницы, после того как я приносил сюда шахматы, я их больше не видел. Будь это простые шахматы, я вообще не придал бы случившемуся значения. Но ведь они из слоновой кости, а кони — загляденье!
— В пятницу ты приносил сюда шахматы? Сегодня уже среда. Почему ты решил, что пропали они именно здесь? И почему ты только сейчас сообщаешь мне об этом?
— Потому, что с пятницы я к ним не прикасался. И потому, что никто, кроме меня, не мог взять их из ящика, даже моя жена, которая уже целую неделю вообще в отъезде.
Оба помолчали. Потом Матушевский сказал:
— Ладно, Раз так, мы найдем вора. Жаль, что сам я в тот вечер сидел у игроков в скат. Но ты ведь не можешь не знать, кто еще оставался здесь, когда ты кончил играть.

Теперь настала очередь Герхарда Ранда задуматься. Вот сейчас он все вспомнит, обязательно вспомнит...
— Ты не поверишь, — признался он наконец, — но именно в этом месте у меня полный провал. Да и как мне было что-нибудь заметить, если голова моя была занята сложным маневром ладьи и коня?
— Очень может быть, — сказал Рихард Матушевский, — но нам от этого не легче. Неужели ты ничего больше не помнишь? Не знаешь даже, с кем играл? Ведь ты целую вечность знаком с членами твоей секции.
— Конечно, уж это я должен знать. И я, действительно, припоминаю. Были здесь толстый Вольхазе и Карл Мюллер или это Фриц Шустер и Калвальд из административного отдела? Кажется, я играл с Терезой Дорнбуш или с Инес Краутке, со старшим штейгером или с кельнером из комбината питания. Нет, пожалуй, это был тот новенький из поселка. Ну, тот с огромными ручищами, никак не припомню его фамилию...
— Довольно! — прервал его заведующий клубом.
— Прекрати! Так у нас дело не пойдет. В этой неразберихе концов не сыщешь.
Глянув на виноватую мину Герхарда Ранда, он продолжал:
— Если бы у нас был хоть один безупречный свидетель!
Оптик собрался было сокрушенно покачать головой, когда у него вдруг мелькнула спасительная идея.
— Есть, Рихард, есть такой человек! Моя жена!
— Твоя жена? Ничего не понимаю. Ты, помнится, говорил, что она еще неделю назад уехала?
Бросаясь к телефону, оптик на ходу объяснил:
— Она действительно всю неделю отсутствовала, но сегодня возвращается
Когда женщина явилась, Матушевский пригласил их обоих к себе — он жил здесь же, при клубе — и сварил кофе.
— Сейчас мы все трое в этом нуждаемся .

Потом он еще раз терпеливо выслушал всю историю, Жена Ранда, с которой заведующий клубом был едва знаком, не производила особого впечатления. Матушевскому казалось, что она вовсе не пытается вникнуть в то, что со всеми подробностями излагал ее муж. Тем неожиданнее прозвучал ее первый вопрос:
— Итак, кроме тебя в начале вечера здесь было шестеро. А потом никто больше не добавился? Ты хорошо это помнишь?
— Абсолютно, — нисколько не удивившись, ответил муж. — Состав компании весь вечер не менялся. Я знаю, что мы были всемером, потому что с каждым из присутствующих я сыграл по разу; я хорошо помню партии.
— Это правда, — сказала она Рихарду Матушевскому. — Партий он никогда не путает, в этом на него можно вполне положиться. Значит, — снова повернулась она к мужу, — ты сделал одну ничью. Это была трудная партия? Долго вы с ней провозились?
— То-то и оно, что нет! Потому я так и расстроился. Эта ничья выбила меня из колеи, из-за нее я следующую партию вообще продул. На ничью я попался во французской защите. Ну, в разменном варианте, тебе это знакомо. Я играл черными.

— Все ясно, — деловито объявила женщина. — Сколько раз ты уже на этом попадался. И постоянно с одним и тем же противником. Просто смешно.
— Совершенно верно! Калвальд вечно меняет все фигуры. Этот безмозглый идиот, который иначе за всю жизнь не вырвал бы у меня пол-очка.
Женщина удовлетворенно констатировала:
— Итак, Калвальд. Одного мы уже имеем. Я сразу о нем подумала. Без него дело никогда не обходится. Она достала из сумочки сигарету, подождала, пока заведующий клубом поднес ей огня, и затем продолжа-
ла: — Отсюда можно заключить, что это была вторая или четвертая партия, поскольку следующую ты проиграл. Значит, это не могла быть шестая.
— Но почему непременно вторая или четвертая? — не понял Матушевский, со все возраставшим изумлением наблюдавший за этим необычным дознанием. — Ведь остаются еще первая, третья и пятая партии.
Женщина решительно возразила:
— Нет, этого не могло быть. Вы ведь слышали, что он играл черными. Цвет фигур у них всегда строго чередуется, а мой муж суеверен и первую партию играет только белыми. Тут он непоколебим. Из-за этого у него не раз уже бывали конфликты.

Дав Матушевскому это объяснение, она возобновила допрос:
— Три партии ты играл белыми. Наверняка в одной из них ты избрал королевский гамбит?
Муж ее при этом вопросе просиял.— Было дело. Я выиграл, пожертвовав слона на h7. Это была короткая партия. Все кончилось на 22-м ходу После такой атаки сделать ту нелепую ничью было особенно досадно.
— Ага, — фрау Ранд сразу уловила главную суть, — значит, в этой партии твоей противницей была Тереза Дорнбуш. — И прибавила, поясняя Матушевскому: — Королевский гамбит он играет только против женщин, а с Терезой Дорнбуш почти неизменно проводит эту жертву слона Тереза никак не усвоит, что за жертвой последует шах ферзем на h5.

Мужчины молчали. Жена шахматиста, с удовольствием затягиваясь сигаретой, вслух размышляла:
— Поскольку ничья, как нам уже известно, была сделана во второй или в четвертой партии, а королевский гамбит Герхард разыграл в предыдущей партии, значит, это должна была быть первая или третья встреча. Однако первую партию Герхард неизменно начинает ходом ферзевой, а не королевской пешки. Следовательно, с Терезой он встретился в третьей Партии. Итак, мы теперь точно знаем, с кем игрались третья и четвертая партии Ну, а что ты можешь сказать насчет следующей, то есть пятой, в которой у тебя снова были белые и которую ты проиграл, будучи выбит из колеи обидной ничьей?

— Продул глупейшим образом, — уныло подтвердил Ранд. — Глупее не бывает.
— Зевнул мат? — участливо спросила его жена.
— Не мат — вилку. Шах конем на с2 — и плакала моя ладья.
— Шах конем на с2? Что же это был за дебют?
— Ах, нечто неопределенное. Но, в общем, с перестановкой ходов получилась позиция из будапештского гамбита.
— Гм... — фрау Ранд на миг как будто растерялась Затем, однако, лицо ее прояснилось. — Чем пахла его сигара? — спросила она вдруг.
— Сигара? Но я понятия не имею. Он вообще не курил. Нет, точно не курил. Он беспрестанно сосал какие-то леденцы. Должно быть, мятные. Отвратительная привычка.
— Безусловно, отвратительная привычка, — сухо отрезала женщина. — Как я и предполагала, эту партию ты играл с Христианом Фришем. Он единственный, кто время от времени разыгрывает будапештский гамбит.

После того как фрау Ранд определила участников трех встреч, она путем сложных логических умозаключений и с помощью дополнительных, как правило, совершенно неожиданных вопросов установила, кто еще из шахматистов был в клубе в тот злосчастный вечер. Только покончив с этим, она позволила себе передышку и откинулась на спинку кресла, наслаждаясь отдыхом, как после тяжелой работы. Муж, воодушевленный достигнутыми ею успехами, захотел тоже внести свою лепту и сказал:
— Я был уверен, что ты нам поможешь. Теперь остается только нагрянуть к каждому из них в отдельности и хорошенько их потрясти.
Презрительным пожатием плеч встретив это предложение, женщина сказала:
— Глупости! Скажи мне лучше, не бросилось ли тебе что-нибудь в глаза, когда ты в ту пятницу вернулся домой.
— Что еще должно было броситься мне в глаза? — проворчал уязвленный Герхард Ранд. — Ничего особенного я не увидел. Все было как всегда.

Жена его улыбнулась так, точно именно это ей и нужно было услышать.
— Значит, как всегда. Не имеешь ли ты в виду, что как раз в это время рыжая Карин Хелбит прощалась с Берндом Кольрабе? Горячим затяжным поцелуем? Когда ты проходил, стояли они у подъезда?
— Да- Действительно все было именно так. Я же сказал, что ничего необычного не происходило.
— Значит, была половина второго, — резюмировала она, не скрывая удовольствия. — В это время Бернд вынужден расстаться с Карин, иначе он пропустит последний автобус. Отсюда следует, что из клуба ты вышел в начале второго. Это позволяет исключить Терезу Дорнбуш и Калвальда из круга подозреваемых. Терезе надо рано вставать, и она никогда не ложится позже часа. Что до Калвальда, то ты не хуже меня знаешь, что он провожает ее домой. Вне подозрений также Гюнтер Вирт Он в полночь непременно должен быть дома, у них в семействе царят строгие порядки.
Заведующий клубом, охваченный сыскной лихорадкой, теперь тоже принял участие в обсуждении:
— Остаются, таким образом, трое: Христиан Фриш, кельнер и молчун.
Жена шахматиста надолго задумалась
— Это мог быть Христиан Фриш, — согласилась она. — Он давно восхищался фигурками из слоновой кости. Все же это пока только подозрение. Нам не хватает еще какой-то ниточки. — Поднявшись, она устремила пристальный, неподвижный взгляд на украшавшую одну из стен гравюру. Затем вдруг воскликнула — Постой! Мы ведь уже выяснили, что в последней партии ты черными выиграл у молчуна?
— Это точно. Впрочем, я мог закончить партию быстрее и красивее, проведя ту комбинацию с ладьей и конем, о которой я вам говорил...
— Да, да, мы уже слышали. Но сейчас меня интересует другое. Скажи лучше, как вели себя во время этой последней твоей партии Христиан Фриш и кельнер? Не мешали они тебе? Оба ведь имеют привычку гудеть над ухом, когда человек думает.

— Нет, на этот раз мне никто не мешал, — уверенно заявил Герхард Ранд. — Я все время стоял лучше и не потерпел бы, чтобы мне мешали.
— Значит, кроме тебя и молчуна, никого уже не было. Этим двум нахалам ты ртов не закрыл бы.
— Они сами могли в это время играть, — попробовал дать свое объяснение Матушевский.
Однако женщина категорически пресекла дальнейшие прения:
— Они никогда друг с другом не играют, они друг друга не выносят, и кельнер не хочет вечно быть битым. Вор — молчун. Примите меры! — И она величественно двинулась к двери.
Муж пристыженно поплелся за ней.

На другой вечер, когда супруги сидели за ужином, явился Рихард Матушевский. В руках он держал коробку. Сердце Герхарда Ранда застучало на октаву выше.
— Молчуна я живо припер к стенке, — сказал заведующий клубом. — Он говорит, что был в ярости из-за проигрыша и просто хотел досадить тебе. Шахматы, по его словам, он вернул бы тебе в ближайшую пятницу. Он очень сожалеет, что так вышло, и не знает, как покажется тебе на глаза.
Герхард Ранд не ответил. Он не мог наглядеться на свое сокровище. Зато жена его строго заметила:
— Ага, он очень сожалеет? Еще бы! Ведь его ждет наказание.
— Если бы вы согласились не затевать дела, — Дрожащим голосом произнес Матушевский, — мы сами его наказали бы. Он обязался в течение года убирать помещение после игры, наводить порядок. И еще он будет заранее расставлять для всех шахматы. Давайте ограничимся этим.

Перевела с немецкого Татьяна ГИНЗБУРГ. Рисунок Ларисы АРТАМОНОВОЙ.
"64" 1981 №5