Шахматы - любовь моя

(Из воспоминаний С.Прокофьева)

«Прокофьев прожил не слишком долгую, но напряженную, насыщенную большим содержанием жизнь. Он изъездил чуть ли не весь мир. Он встречался едва ли не со всеми известными музыкантами, артистами, писателями и режиссерами — своими современниками...
Надо ли говорить, какой большой интерес приобретает каждая, казалось бы даже совсем незначительная, деталь
его жизни, каждая, даже беглая характеристика встречавшихся на его пути людей...»
Так писал Герой Социалистического Труда Д. Б. Кабалевский в предисловии к книге «Автобиография» С. Прокофьева, вышедшей в издательстве «Советский композитор» в 1973 году. Книга охватывает период от ранних лет жизни Прокофьева до окончания им Петербургской консерватории (1909).
Большое место в автобиографии отведено шахматам, с которыми С. Прокофьев познакомился в раннем детстве. Приводим ряд отрывков из книги.

«У отца были какие-то замечательные шахматы, китайские, костяные, с тонкой резьбой. Иногда он показывал их гостям, вынимая из ваты, и я всегда спрашивал, как в них играют. Отец отвечал, что игра трудная, не для меня...
Когда мой троюродный брат Себряков, студент-технолог, приехал в Сонцовку, моим первым вопросом было, играет ли он в шахматы. Оказалось, что играет и даже может научить меня... Я помчался к отцу:
— Папа, дай шахматы, мы будем играть.
— Это не твоего ума дело, — сказал отец.
— Нет, — он говорит, — что моего.
Отец неохотно пошел в кладовую и там где-то в пыли разыскал игру. Это были тоже костяные шахматы, желтые и красные, но грубые, с ладьями кувшинчиками и тонкими, высокими конями вроде петухов.
Себряков научил меня ходам и тут же показал, как записывать партию. Это мне понравилось, я выпросил у отца приходно-расходную тетрадку и тут же начал записывать самые нелепые начальные ходы. Перед отъездом Себрякова я с восторгом одержал над ним первую мою победу» (1898).

С. Прокофьев вспоминает, что он в ту пору учил играть в шахматы всех окружающих. Постоянным его партнером стала горничная Марфуша, «девушка неглупая, всем интересующаяся, и только в ее лице я встретил более или менее серьезного противника, — остальные больше переставляли фигуры...»
«Вскоре состоялся матч в шахматы с Марфушей. Игрался он на большинство из 20 партий и длился долго, несколько месяцев. Все партии были записаны. Из них я выиграл двенадцать, Марфуша — шесть, и две кончились вничью. Как раз по одной из этих ничьих можно было судить об уровне нашей игры: у меня
остались ладья, слон и конь; у Марфуши — только конь; пешек не было. Пробившись с полчаса в попытках реализовать свое преимущество, я написал внизу длинной записи: «трудно или скорее невозможно сделать мат». Техника и познания еще хромали!»

«...Моя первая сохранившаяся рукопись, — пишет в другой главе композитор, — относится к возрасту семи лет. Для начала двенадцать тактов польки, но затем полька брошена и следует... вальс... На обратной стороне записано положение незаконченной шахматной партии (белые: Кре2, Фh5; черные: Kpf6, Сb4, п. g5)».

Касаясь событий, происходивших в его семье в 1901 году, композитор пишет:
«Видя, что моя любовь к шахматам цветет, тетя Таня повела племянника к своему знакомому, Соловьеву, который играл недурно и даже состоял членом клуба. Первую партию я проиграл. Во второй он дал вперед ферзя и коня; я выиграл. Он снова дал ферзя и коня — я проиграл. В восторге от такого мастерства я спросил:
— Вы лучший игрок в клубе?
— Нет, я игрок пятой категории.
— Вы пятый игрок в клубе?
— Пятой категории, а не пятый игрок.
— Ну это все равно, — решил я, не догадываясь, что в пятую категорию отчисляются самые плохие игроки клуба.

Следующую партию Соловьев, узнав, что я знаком с названиями клеток, играл без доски, вслепую. Я выиграл и ушел торжествующий, унося подарок — переплетенный том старых шахматных журналов. Находившиеся в нем партии я затем без конца переигрывал, и хотя лишь поверхностно воспринимал их смысл, матчи Чигорина с Таррашем и Стейница с Ласкером до сих пор свежи в моей памяти».
Одним из учителей музыки Прокофьева был Р. Глиер. Тогда Прокофьеву было одиннадцать лет. «В свободные часы, — вспоминает Сергей Сергеевич, — Глиер не прочь был сыграть в шахматы».
Рассказывает он и о шахматных баталиях с пианистом и композитором А. Б. Гольденвейзером, к которому он приезжал вместе с Глиером.

Увлечение шахматами продолжалось и в годы учебы в Петербургской консерватории, куда С. Прокофьев поступил в 1904 году.
«Чем я занимался, засев в свою комнату? Учил уроки, читал... разыгрывал шахматные партии».
В записи, относящейся к началу 1905 года, Прокофьев рассказывает:
«Около того времени я носился с мыслью перенести шахматы с квадратной доски на шестиугольную, у которой были бы шестиугольные же поля... Но, вычертив шестиугольную доску и приступив к перенесению ходов шахматных фигур на нее, я ветретился с рядом неожиданностей: например, ход слона оказывался неожиданно похожим на ход ладьи; ход коня был или слишком прост или слишком сложен; ход пешки совсем неясен... Так изобретение не было додумано до конца».
В другой записи из дневника этого периода отмечено: «Составил шахматную задачу, мат в два хода, которая, впрочем, при ближайшем рассмотрении не решалась».

У знакомого семьи Прокофьевых адвоката Небольсина будущий композитор встретился с сыном адвоката. «Гимназист моих лет сыграл со мною в шахматы и проиграл. Мальчик рассказал мне, что он издает ежемесячный журнал, который отпечатывает на пишущей машинке. Он предложил мне заведовать шахматным отделом и в следующем номере поместить нашу партию с моими примечаниями. Я с удовольствием взялся за его предложение, хотя мне было не совсем понятно, зачем понадобилось публиковать такую плохую партию...»
«В том же 1905 году, — рассказывает Прокофьев, — я подружился с Ваней Павским... Это был на редкость живой и веселый мальчик. Когда я его обыгрывал в шахматы, он говорил:
— Но у меня есть дядя Коля. Он очень хорошо играет.
Я сыграл с Ваней партию вслепую, то есть он сидел за доской и кричал мне ходы, а я сидел отвернувшись и держал всю партию в голове. Я снова выиграл. И опять он сказал:
— Дядя Коля отлично играет в шахматы. Он может выиграть у кого угодно.

Меня очень интересовал этот дядя Коля. Я голодал по серьезному партнеру. Для своего развлечения я даже сочинял шахматные партии наизусть, без доски, и затем разыгрывал их за доскою».
В феврале 1906 года состоялась наконец встреча с «дядей Колей». Вот что рассказал Прокофьев:
«После того как я пришел к Ване и мы сыграли пару партий, в детскую молодцевато вошел артиллерийский капитан... Это был дядя Коля.
— Ну что ж, сыграем, — сказал он, беря в одну руку белую пешку, а в другую черную. Спрятав на момент руки за спиною, он протянул мне их с зажатыми пешками. Я выбрал левую руку, и мне пришлось играть черными. Дядя Коля бодро подсел к доске, на которой Ваня уже расставил шахматы. Громко топая фигурами по доске, он разыграл итальянскую партию, продвинул пешку на сЗ и выскочил ферзем на bЗ. Пока я защищал пункт f7 ферзем, дядя Коля, пользуясь тем. что я уже увел слона с8 на g4, ворвался ферзем на Ь7, напав на ладью и на коня, и, пока я спасал ладью, съел коня. Так, не успев опомниться, я остался без фигуры и пешки. Я с восхищением поглядел на капитана, подумав: «Вот он, дядя Коля-то!».
Продолжать партию не представляло интереса, но стыдно было сдаться на седьмом ходу, и я, стиснув зубы, постарался кое-как укрепить свою позицию... К моему удивлению, дядя Коля в дальнейшем не проявил такого же блеска, как вначале, и прыгал ферзем, не причиняя мне большого вреда. А так как он не позаботился о том, чтобы рокировать и развить фигуры, то вскоре мои центральные пешки двинулись вперед под прикрытием ферзя и обеих ладей. После прорыва центра его король оказался в ужасном положении, под прямыми ударами тяжелой артиллерии. Дядя Коля защищался до последней капли крови, но я его не выпустил, и вскоре он получил мат.— Превосходно, превосходно, — сказал он и вышел из комнаты. Ваня поглядел на меня с ненавистью: я осквернил его божество.
— Конечно, дядя Коля совсем не плохо и даже очень сильно начал партию... — сказал я примирительно.
— Засохни! — коротко отрезал Ваня и стал складывать шахматы в коробку.
Игра дальше не клеилась, и я вскоре ушел домой, сияя, впрочем, как медный таз.

Я внимательно следил за международными шахматными турнирами, которые происходили приблизительно по одному разу в год, и имел таблицы всех турниров за последнее десятилетие. Это давало возможность выдумать для себя следующую игру: я «приглашал» в свой турнир таких-то знаменитых шахматистов, с тем чтобы они сыграли турнир, предположим, каждый с каждым по две партии. Затем по всем правилам я составлял распорядок их встреч, а в качестве исхода каждой партии брал действительный результат встречи из какого-нибудь турнира этого десятилетия, выбирая его по жребию. Таким образом результат каждой партии действительно имел место в истории шахматных состязании, но результат турнира получался совершенно новый, и это меня увлекало и волновало.
Красный и взволнованный, я просиживал иногда над своими таблицами до полуночи, выписывая результаты и следя за тем, кто же из моих шахматистов возьмет первый приз. Соль заключалась в том, что это были для меня не пустые имена, но каждого я знал и по партиям, которые переигрывал, когда они появлялись в журналах, и по их спортивным успехам на турнирах».

Летом 1906 года С. Прокофьев познакомился на даче с В. Моролевым, дружба с которым сохранилась у композитора на всю жизнь. Сближала их любовь к музыке и шахматам.
«Я вызвал его на матч до восьми выигранных. Сказано — сделано, и теперь игра на фортепиано стала чередоваться с шахматными партиями. В первой партии я попробовал разыграть дебют 1. f2—f4. Но горе в том, что я сам не понимал смысла этого дебюта, вскоре попал в плохое положение и продул. Во второй, играя черными, я тоже пытался развиваться непредвиденным для Моролева способом (сицилианская партия), но тоже попал в петлю или, вернее, на дно большой бутылки, из которой никак не мог выбраться. Выбраться оттуда было можно, но надо было уметь, а я не умел и проиграл также вторую партию. Третью партию Моролев играл не без небрежности и должен был сдаться на семнадцатом ходу. Короче говоря, до отъезда Моролева мы сыграли семь партий, из которых он выиграл четыре, я — две и одна была ничья. Результат не очень радостный для меня, но и не безнадежный...»
«В следующий раз Моролев приехал в конце июля, и мы начали играть второй матч...

Я выдумал собственный гамбит, который состоял из следующих ходов: 1. f4 d5 2. е4 de 3. d3 ed 4. С: d3. После этого белые выводили второго слона через d2 на сЗ или ставили его наb2 — и за свою пешку получали довольно сильную атакующую позицию... Обе партии, которые я играл «моим гамбитом», он проиграл, и я торжествовал. Но дело в том, что по третьему ходу черным не надо брать пешку d3; надо вместо этого защищать пешку е4. Тогда белые не могут играть 4. de, так как это вызовет размен ферзей, и положение их сразу станет неудобным. Две другие партии Моролев, играя белыми, выиграл и уехал со счетом четыре—три в мою пользу.

Матч игрался до шести выигранных партий. Кончился он в конце августа. При третьей встрече Моролев сделал две ничьи, а затем выиграл подряд две партии, став таким образом впереди меня с пятью очками против четырех. Но последнюю партию я принатужился, выиграл ее, и матч был признан ничьим при пяти очках с обеих сторон».

В 1907 году С. Прокофьев познакомился с известным петербургским шахматистом, участником Всероссийских турниров Б. Малютиным. Друзья организовали их встречу за доской. Вот что говорится в «Автобиографии»:
«Я очень устал после консерватории, спешно лег отдохнуть на полчаса, но от волнения не смог заснуть. Забрал шахматы (у меня были хорошие, большие) и поехал. Сначала мне повезло: удалось разыграть длинный теоретический вариант, так что я произвел на Малютина впечатление человека, знающего теорию. Он стал играть серьезно, обдумывая ходы, и привел партию к сложному положению. Здесь я не выдержал давления и проиграл. Следующие две партии он выиграл с большей легкостью, но все же похвалил мою игру, может, из светской любезности...
Вернувшись домой, я восстановил и записал все три партии. Но запись эта не сохранилась».

Усердно занимался Сергей Сергеевич и составлением своего рода «таблиц Эло».
«По вечерам я иногда поздно засиживался за моим письменным столом, разыгрывая на бумаге воображаемые шахматные турниры. Но мой прошлогодний способ, когда я брал результаты встреч из действительно состоявшихся международных турниров, скоро изжил себя, так как результаты, естественно, стали повторяться.
Теперь я придумал другой способ: составив расписание по турам, как в настоящем турнире, я при встрече двух шахматистов мысленно брал третьего и сравнивал результаты, которые каждый из двух имел с этим третьим : имевший лучший результат выигрывал у имевшего худший. Например. если у меня встречался Ласкер с Чигориным и Ласкер выигрывал у взятого мною игрока, а Чигорин делал с ним ничью, то, значит, в моем турнире Ласкер выигрывал у Чигорина. Таким образом, мне удавалось сводить шахматистов, никогда друг с другом не игравших, или устраивать так, чтобы умерший шахматист играл с живым, появившимся уже после его смерти.

Все это было животрепещуще интересно. приняв во внимание, что каждый шахматист был не простым именем, а имел для меня свою физиономию и историю. Для того чтобы установить порядок «с третьим лицом», я составил список всех участников международных турниров и сравнивал с каждым поочередно. А так как они встречались в разных турнирах и результаты были разные, то параллельно этому списку я сделал список международных турниров и таким образом получал мою справку то из , одного турнира, то из другого, по порядку.
Можно было делать и иначе: ссылаться во всех случаях на последнюю встречу или на предпоследнюю. Во
всех этих воображаемых партиях результаты были новые, но они в какой-то мере соответствовали успеваемости каждого шахматиста в игранных им турнирах. В дополнение я вычерчивал кривую турнира на клетчатой бумаге, на которой было столько вертикальных линий, сколько туров у турнира; выигравший партию повышался на одно деление, проигравший понижался, а сделавший ничью двигался горизонтально.
Эта диаграмма, нарисованная разноцветными карандашами, имела очень красивый вид: все выходили из одной точки, затем преуспевающие постепенно взвивались в поднебесье, неудачники опускались на дно, середнячки же вились у ватерлинии.
Я очень увлекался этими турнирами, почему и позволил себе остановиться на них подробно».

«Автобиография» рассказывает о многих шахматных поединках Прокофьева с Моролевым, об их игре по переписке в 1907 году. В том же году Прокофьев впервые побывал в петербургском шахматном собрании. Позднее познакомился с мастером Е. Зноско-Боровским, играл с членами собрания, сильными шахматистами литератором Б. Демчинским (помогавшим ему впоследствии в работе над либретто опер «Игрок» и «Огненный ангел»), Б. Струве.
Прокофьев не раз посещал шахматное собрание, он писал об этом клубе: «За мою жизнь я побывал во многих залах, но у меня надолго осталась особая симпатия к этому помещению, мягко освещенному, тихому, где люди забывали свои заботы и временно перемещались в совсем другой мир, полный своими особыми интересами».

Любопытен разговор с профессором консерватории композитором А. Лядовым:
— «Правда, что вы недурно играете в шахматы? — спросил Лядов.
— Да, играю, Анатолий Константинович.
— И сделали даже ничью с Ласкером?
— В сеансе одновременной игры.
— Я тоже знавал в свое время и Чигорина, и Шифферса. Иногда приходилось играть с ними. Теперь-то я бросил...»
Ничью с Эм. Ласкером С. Прокофьев сделал в сеансе одновременной игры, проводившемся по окончании петербургского международного турнира памяти Чигорина (1909). Прокофьев был постоянным посетителем этого турнира.

Как пишет С. Прокофьев, он не раз встречался в дальнейшем с Эм. Ласкером и в 1933 году проиграл ему в сеансе одновременной игры, проводившемся в Париже.
«Позднее, незадолго до его смерти, я заметил Ласкера в первом ряду на моем нью-йоркском концерте. После окончания концерта... я подошел к нему и пожал руку».
Остановимся на двух эпизодах, связанных с именем Чигорина, творчество которого было очень дорого Прокофьеву.

Вот отрывок из книги, относящийся к 1907 году:
«В ежемесячном приложении к журналу «Нива» имелся шахматный отдел. Я с жадностью накидывался на него, но он был очень тощий: одна-две партии, одно-два известия из шахматной жизни и изредка таблицы результатов шахматных турниров, которые я особенно ценил. Я написал в редакцию, прося сообщить адреса французских и немецких шахматных журналов, так как русских в то время не существовало. В конце августа я получил открытку из Карлсбада с просимыми сведениями. Открытка была подписана литерами М. Ч., и я сообразил, что ведь редактором этого отдела был Михаил Чигорин, знаменитый русский шахматист, который как раз играл в международном турнире в Карлсбаде.
Чигорин! С каким волнением я всегда следил за его успехами и неуспехами, переигрывал его партии — и вдруг открытка от него самого!»
А это запись 1908 года:
«...Журнал сообщил, что Чигорин скончался. Я был огорчен и в дневнике посвятил Чигорину что-то вроде страстного некролога. На его место в журнале появился мой знакомый Зноско-Боровский, который сразу же объявил при «Ниве» несколько турниров по переписке. О, это уже было интересно! Я подписался, послал десять рублей и к концу лета получил список игроков».
Отметим, что в заочных турнирах Прокофьев добивался неплохих результатов.

Как мы уже говорили, «Автобиография» завершается 1909 годом. Шахматы, занимавшие в жизни Сергея Сергеевича Прокофьева немалое место, всегда были его постоянной привязанностью.
В бытность свою в Париже С. Прокофьев познакомился с X. Р. Капабланкой, с которым у него сложились дружеские отношения. Композитор в свободное время охотно сражался за шахматной доской, любил анализировать сложные позиции, решать этюды. Он имел первую категорию, интересовался теорией, во второй половине тридцатых годов был постоянным посетителем крупных московских соревнований.
Очень высоко ценил С. Прокофьев творчество М. Ботвинника, о котором говорил как о большом шахматном художнике. Постоянным партнером С. Прокофьева был замечательный скрипач Д. Ойстрах, также имевший первую категорию. Известен их матч, проводившийся в 1937 году в Центральном доме работников искусств.

Вот что писал об этом поединке музыковед В. Юзефович в журнале «Музыкальная жизнь» (№ 12, 1977):

«Партии матча Ойстрах — Прокофьев проходили в переполненном зале, в котором не было недостатка ни в прославленных мастерах искусств, ни в известных шахматистах. Бывал здесь и Ботвинник, хорошо знакомый с противниками. Он вспоминал впоследствии, что с Прокофьевым познакомился в 1936 году, когда в Москве проходил международный турнир. Сергей Сергеевич был в числе заядлых болельщиков, хотя его положение и было нелегким. «Он не мог не сочувствовать мне — молодому советскому чемпиону, — но не мог желать поражения и эксчемпиону мира Капабланке, с которым шахматы сблизили его еще в Париже».
А сын Давида Ойстраха скрипач Игорь Ойстрах писал в том же номере журнала:
«Прокофьев имел первую категорию, отец — тоже первую. Они сыграли друг с другом бессчетное количество партий и у нас дома, и у Сергея Сергеевича, часто встречались в залах различных шахматных состязаний, «болели» за М. Ботвинника...»

Касаясь матча двух прославленных музыкантов, Игорь Ойстрах отмечает:
«Это была борьба характеров. Порывистый Прокофьев, воспитанный в духе дореволюционных русских шахмат (он играл королевский гамбит и прочие открытые дебюты), и осторожный, хладнокровный Ойстрах, современный шахматист (он предпочитал закрытые начала, не рисковал и обладал достаточно высокой техникой)...

Что же касается отношения Прокофьева к отцу, оно лаконично выражено в дарственной надписи композитора на нотах Первого скрипичного концерта: «Замечательному артисту, грозному противнику Давиду Федоровичу Ойстраху от автора. 1939».
С. Прокофьев часто бывал в шахматном клубе ВЦСПС, работавшем в Москве с 1936 по 1941 г.
«Как-то осенью 1937 года пришел я в клуб, — вспоминает гроссмейстер Ю. Авербах, бывший в то время второразрядником. — В клубе еще почти никого не было. Я взял шахматы и стал анализировать какую-то позицию. Ко мне подошел высокий человек в золотом пенсне, которого я видел в клубе впервые, и предложил сыграть пару партий.
Играли мы весь вечер. Позднее я узнал, что моим противником был С. С. Прокофьев.
В первой партии я потерпел поражение, вторую из-за позднего времени мы не закончили, но у меня были две лишние пешки.

Начало этой партии Прокофьев провел сильно и получил перевес. Здесь он мог сыграть 17. g6, что ставило черных в трудное положение». Следующая партия также игралась в клубе ВЦСПС уже в начале 1938 года. Противником Сергея Сергеевича был журналист, старый московский шахматист Г. М. Гейлер.

Материал подготовил Н. МИХАИЛОВ.

"Шахматы в СССР " 1978 №5