ИЗ ПРОШЛОГО

О. Рисс

ПЕРВЫЙ ШАХМАТНЫЙ ВУЗ

Чтобы вы, уважаемые читатели, могли яснее представить, как, почему и в связи с чем был создан первый в нашей стране (а возможно и на всей планете) доподлинный шахматный вуз, не мешает хотя бы в общих чертах напомнить о некоторых особенностях шахматной жизни Ленинграда в середине 20-х годов.
Подводя итоги матчей претендентов, в которых победителями вышли два ленинградца — А. Карпов и В. Корчной, некий заграничный комментатор высказался в том смысле, что Ленинград переживает «шахматный Ренессанс». Если мысленно перенестись на полвека назад, то эти слова годились бы для характеристики и тогдашней обстановки, хотя в то время по скромности мы и не употребляли таких пышных выражений.
В самом деле, не двадцатые ли годы дали первые неопровержимые доказательства поистине всенародного признания шахмат в советском обществе?! Разве до той поры бывало, например, чтобы лучшая, красивейшая площадь города, овеянная исторической славой штурма Зимнего дворца, вдруг превратилась... в гигантскую шахматную доску? Привлеченные необычным зрелищем, тысячи молодых и старых ленинградцев в погожий летний день с интересом наблюдали партию в «живые шахматы», которую разыграли под открытым небом мастера П. Романовский и И. Рабинович.

А год спустя шахматный мир Ленинграда был взбудоражен невиданным «нашествием» иностранных знаменитостей, приглашенных для участия в первом при советской власти Московском международном турнире. Вслед за блистательным Капабланкой; совершившим в промежутке между двумя очередными турами молниеносный «вояж» в город, где когда-то начиналась его дипломатическая карьера в Кубинском посольстве, мы радушно принимали творца «новых идей в шахматах» Рети, импульсивного южноамериканца Торре, обходительного и неторопливого Шпильмана, тихого, задумчивого Земиша, импонировавшего своей внешностью простого немецкого рабочего со значком «Рот-фронта» на лацкане пиджака. И не где-нибудь, а под сводами бывшего Дворянского собрания, в Бетховенском (малом) зале Филармонии давал Капабланка примечательный сеанс одновременной игры, в котором впервые встретился с четырнадцатилетним школьником Мишей Ботвинником и предсказал ему блестящее будущее. Вряд ли, впрочем, он предполагал тогда, что проиграл партию будущему чемпиону мира?

Через три недели уже не малый, а большой белоколонный зал Филармонии был отдан в распоряжение поклонников умной игры. Знаменитому ленинградскому оркестру во главе с заслуженным дирижером Н. Малько пришлось потесниться и на этот вечер уступить место на эстраде смуглому венгерскому гроссмейстеру. Расположившись в кресле спиной к публике, Рихард Рети, к изумлению публики, не видевшей доселе ничего подобного, играл с шестнадцатью партнерами, не глядя на доски.

Увлечение шахматами все больше захватывало всех, начиная со школьников и кончая... поэтами. На следующий день после того, как на Московском турнире наш земляк А. Ильин-Женевский одержал сенсационную победу над Капабланкой, вечерняя «Красная газета» поместила боевой экспромт популярного поэта-песенника Василия Князева:

Победа Женевского. Рукоплесканий гам.
Праздничной толпы восторг неистов.
Ах, даже шахматным королям
Плохо приходится от коммунистов!

Соль этого меткого каламбура заключалась не только в том, что Александр Федорович был единственным членом Коммунистической партии среди участников турнира, но и в том, что он в качестве комиссара Военнореволюционного комитета в октябре 1917 года активно участвовал в свержении королей и магнатов российского капитализма.
Местные газеты и журналы торопились завести на своих страницах шахматные отделы. В кружке центрального клуба совторгслужащих начала выходить первая шахматная стенная газета «Рокировка». А одаренный питомец Ленинградской консерватории, «служитель Гармонии и Каиссы», Борис Бельчиков сочинил бравурный выходной «Марш шахматистов» для профсоюзной «живой газеты», тоже пожелавшей откликнуться на злобу дня.

«Совкино» с завидной оперативностью поставило и выпустило фильм «Шахматная горячка», кстати сказать, явившийся режиссерским дебютом одного из крупнейших мастеров советского кино Вс. Пудовкина. Картина начиналась интригующими кадрами, которые показывали ноги двух противников, склонившихся над шахматным столиком, а когда киноаппарат поднимался выше, зрители видели одного артиста В. Фогеля, игравшего за белых и за черных, перебегая с одной стороны доски на другую.
В моем архиве случайно сохранилась копия любопытной афиши:

Не стоит смеяться над наивностью устроителей вечера, пытавшихся совместить сеансы одновременной игры в одном зале с танцами под духовой оркестр — в другом. Охваченные общим порывом, они по простоте душевной считали, что данное мероприятие тоже послужит пропаганде шахмат и привлечению новых членов в шахматные кружки.
Они, низовые кружки, и составляли массовую базу, опору и надежду молодого советского шахматного движения. Где только их не создавали — в клубах и домпросветах, в школах и учреждениях, в театрах и пожарных командах (кстати говоря, шахмситная организация Губпожара, возглавляемая пылким и энергичным Ф. Тиграновым, была одной из наиболее массовых и жизнедеятельных — бойцы «огненного фронта» старались не подкачать и за шахматной доской). Завкомы и месткомы нажимали на шахматные секции своих профсоюзов, добиваясь, чтобы те присылали инструкторов, лекторов, сильных шахматистов для проведения сеансов.

Отзывчивые профсоюзы всемерно стремились удовлетворить требования шахматной общественности. Благожелательное отношение культотдела Губпрофсовета выразилось прежде всего
в том, что ленинградские шахматисты впервые получили свой Центральный клуб, с которым старое городское Шахматное собрание не могло идти ни в какое сравнение. Новый клуб разместился в одном из центральных залов величественного здания, построенного в XIX веке придворным архитектором Штакеншнейдером с подобающей для великокняжеских покоев пышностью. Великий Октябрь передал это здание профсоюзам, и оно стало именоваться Дворцом труда.

Поднявшись по эффектно раскинувшейся в обе стороны лестнице на третий этаж, шахматисты попадали в светлый и просторный зал, украшенный белоснежной лепкой и золотыми узорами. Чистота, тишина, сверкавшие свежей краской столики, искусно выточенные фигуры на досках — все располагало чуть ли не к священнодействию на шахматных полях.

Между Центральным шахматным клубом профсоюзов и прежним Шахматным собранием было, на наш взгляд, важное принципиальное различие. В меньшей мере, чем старый клуб на Владимирском, 12, он являлся простым ристалищем для шахматных боев: приходи, мол, и играй с кем хочешь, уплатив рубль за участие в турнире. Во Дворце труда усилиями профсоюзов были созданы условия, отпущены средства, сосредоточены кадры для постоянной серьезной учебно-методической работы, без которой нечего было и думать о росте и развитии низовых кружков.

Это означало значительный шаг вперед не только для Ленинграда, но для всей советской шахматной организации. Ведь как обстояло дело раньше? Лишь меньшей части из нас посчастливилось заниматься в кружках при крупных учреждениях или клубах под руководством таких редких наставников, как П. А. Романовский, И. Л. Рабинович, Л. Я. Травин, А. Я. Модель, Н. К. Салмин и др. В большинстве же стихийно рождавшихся кружков первыми учителями своих товарищей обычно становились те из них, кто успел крепче проштудировать самоучители Шифферса или Дюфреня. Энтузиасты, смело вторгавшиеся в беспокойный мир гамбитов и комбинаций, они, увы, не имели ни достаточной квалификации, ни методической подготовки!

Чем заметнее увеличивалось в Ленинграде количество кружков, тем острее вставала задача обеспечить их надежными руководителями. Была найдена лаконичная формула: энтузиазм плюс знания.
«Высшие курсы для шахматных инструкторов» — так напечатано на моем «входном билете», который служил одновременно и матрикулом для отметки о сдаче зачетов (выдан 10 февраля 1926 г.). Два обстоятельства примечательны в самом названии: первое — слово «высший», конечно, не означало, что наши курсы приравнивались к всамделишному высшему учебному заведению, оно лишь подчеркивало, что курсы давали самые высокие шахматные знания, которые в то время можно было получить; второе — предлог «для» пояснял, что цель курсов — не готовить новых инструкторов, а повысить квалификацию тех, кто уже занимается этим делом.

«Какая смесь одежд и лиц, имен, наречий, состояний!» — мог бы воскликнуть вместе с поэтом тот, кто присутствовал на первом собрании слушателей. На курсы было зачислено примерно человек шестьдесят (на моем входном билете стоит №57). Прием производился по путевкам шахсекций профсоюзов, причем обучение было платное — 3 рубля в месяц. Поэтому более «состоятельные» шахсекции имели возможность командировать и больше своих представителей. Так, например, мощная шахсекция союза совторгслужащих направила на курсы пять человек, тогда как строители и печатники только по одному— два.

Следует заметить, как положительный фактор, что значительная часть мест предоставлялась инструкторам-организаторам низовых кружков на крупнейших предприятиях города — заводах «Красный треугольник», «Красный путиловец», «Светлана» и других. Руководителей шахсекции Губпрофсовета не смущало, что аудитория подобралась неровная как по квалификации, так и по возрасту. Самому младшему слушателю не исполнилось и семнадцати лет, а самому старшему перевалило за пятьдесят. Одни играли в силу первой категории (напомню, что тогда в шахматах существовали категории, а не нынешние спортивные разряды), тогда как ряд других не завоевал бы первого места и во внекатегорном турнире. Но, поскольку главный упор делался не на способности и таланты, а на увлеченность, настойчивость, желание больше познать, — ни возраст, ни игровая квалификация не служили помехой учебе.
Всех нас объединяло и привлекало прежде всего то, что нигде, кроме как на курсах, нельзя было услышать столько полезного и интересного о шахматах, притом из уст наиболее замечательных представителей советской шахматной школы. Основным учебным предметом являлась теория шахматного искусства (так и напечатано в матрикуле). Она разделялась на три части: курс дебютов вел Г. Я. Левенфиш, середину игры — П. А. Романовский и эндшпиль — И. Л. Рабинович. В программу входили также этюдная и задачная композиция (Л. И. Куббель) и история шахмат (проф. Б. М. Коялович). Небольшой курс оргвопросов и методики кружковой работы явился «педагогическим дебютом» инициативного Я. Г. Рохлина.

Чуть ли не единственный из всего первого набора, я делал систематические записи лекций, а впоследствии обработал их, снабдил диаграммами и аккуратно переписал набело. Лет через сорок эти плотные синие тетрадки заняли почетное место в уникальной шахматной коллекции В. А. Домбровского. Правда, безмолвные записи не могли сохранить и передать живых впечатлений от лекций и зачетов. Наши высокочтимые преподаватели, будучи мастерами с яркими индивидуальностями, и в занятия привносили многое из своего шахматного стиля.

Г. Левенфиш

Строгий, подтянутый Григорий Яковлевич Левенфиш, излагая дебютные варианты, неизменно демонстрировал свойственную ему, как инженеру по профессии, точность и незыблемость сложных расчетов. На его лекциях каждый ход в дебюте представлялся ясным и неопровержимым. Но когда наступало время зачетов, Левенфиш «подкидывал» слушателям то один, то другой сомнительный вари-
ант, проверяя не механическую память, а соображение.

П. Романовский

В лекциях Петра Арсеньевича Романовского, наоборот, все выглядело зыбким и неожиданным, как течение жизни. До приема на курсы я года три занимался в его кружке при Центральном клубе совторгслужащих, но продолжал удивляться его редкостной эрудиции и неистощимой романтической взволнованности. Ну и доставалось же от него тем из нас, кто шаблонно оценивал расставленную на доске позицию и не мог предложить оригинальный план игры! Он, правда, здесь не выставлял двоек и единиц, как в кружке (на курсах, в соответствии с тогдашними правилами, применялись всего два вида отметок — удовлетворительно и неудовлетворительно), но окидывал неудачника таким горестным взглядом, что тот готов был провалиться сквозь землю. Но, если познакомившись с предложенной позицией, отвечающий вспоминал: «Это положение из партии Пильсбери — Ласкер на Петербургском матч-турнире 1896 года...», Петр Арсеньевич одобрительно усмехался и дальнейшие вопросы задавал ласковым тоном. В вышедшей позднее его книге «Миттельшпиль. Комбинация и план в шахматной партии» развиваются те идеи, оценки и методы, которые складывались у него в процессе общения с шахматной аудиторией.

Поразительным свойством завораживать слушателей и раскрывать перед ними красоту шахматной мысли отличались лекции Л. И. Куббеля. Милейший Леонид Иванович, казалось, не допускал, что могут быть люди, умеющие играть в шахматы, но не получающие наслаждения от решения задач и этюдов. На курсах, правда, занималось несколько признанных мастеров композиции (например, С. Каминер, Ф. Симхович), но Куббелю как будто хотелось, чтобы все без исключения сопереживали с ним высокое эстетическое чувство, когда он демонстрировал на доске какое-нибудь классическое произведение С. Лойда или А. А. Троицкого. Да и получить у него зачет было затруднительно даже тем, кто внимательно слушал его лекции. Снисходительно выслушав ответ, Куббель предлагал, руководствуясь изложенными в его лекциях знаниями, решить какой-нибудь замысловатый этюд или задачу.

Вот тут-то и таилась «погибель» многих слушателей, потому что и отличные знатоки дебюта или эндшпиля подчас пасовали перед "обетованной землей" шахматного искусства!

Б. Коялович

Старейшим преподавателем по возрасту и педагогическому стажу был Б. М. Коялович. Он заведовал кафедрой математики в Технологическом институте и, регулярно участвуя в турнирах первокатегорников, не уступал более молодым. В курсе истории шахмат, который он прочитал, раскрылся не только его незаурядный талант лектора, но и неизбывная любовь к шахматному искусству. На прилавках магазинов только-только появилась переводная книга Л. Бахмана «Шахматная игра в ее историческом развитии» но я не помню, чтобы Борис Михайлович к ней обращался или хотя бы повторял приведенные у немецкого автора сведения. Сын известного русского историка, он быстро «переключился» с математики на историю и, вероятно, для того, чтобы прочитать нам шесть увлекательных лекций, переворошил уйму книг и источников, о которых мы прежде и понятия не имели.

Словом, чтобы одолеть всю премудрость, которую излагали наши преподаватели, мало было аккуратно являться на занятия (дважды в неделю после основной работы и с утра в воскресенье), но требовалось и немало работать самостоятельно, читать, тренироваться за доской, разбирать партии и задачи. Нечего таить греха, не всем это оказалось под силу. По разным причинам часть слушателей вскоре отсеялась, а многие срезались на первых же зачетах в апреле.

Когда состоялся выпуск в июле 1926 года, окончившими курс обучения были признаны, если не ошибаюсь, всего 29 человек. Да и те делились на две группы по степени успеваемости: человек пятнадцать получили право вести занятия в кружках любого состава, а остальным доверялось руководить лишь низовыми кружками для начинающих.

Вряд ли современный читатель до конца поймет, чем в пору нашей шахматной молодости явились для нас эти курсы. Но нельзя допустить, чтобы одна из славных страниц культурного прошлого покрывалась тенью забвения. С этой целью и написаны беглые заметки о первом шахматном вузе, учиться в котором было не только честью, но и обязанностью тех, кто в той или иной мере внес свою долю в содействие будущим великолепным успехам советских шахмат. Быть пионером, впервые прокладывающим путь к новому, всегда почетно, будь это на трассе огромной стройки или на черно-белых полях.

"Шахматы " (Рига) №3 1975