Некоторые выводы

(Алехин — Капабланка)

Статья Рихарда Рети для „Ш. Л".

Профанов больше всего поражает в этом матче обилие ничьих, знатоков—то, что их не было еще больше. Чтобы объяснить такое изобилие ничьих, профаны приводят всевозможные причины: то, что оба противника играли чересчур осторожно, избегали открытых начал и т. д. и т. д. Такого рода упреки раздаются чуть не после каждого крупного шахматного состязания. Поэтому, я считаю уместным остановиться немного на этом моменте.
Шахматист, бросающий лучшим мастерам мира упрек в чрезмерной осторожности, очевидно, никогда не задумывался о причинах того, почему эти мастера играют гораздо менее рискованно и гораздо больше ценят небольшие позиционные преимущества, чем игроки второй или третьей категории. А между тем ответ прост. Лишь из тех игроков, которые учитывают малейшие невыгоды положения и воздерживаются от бессмысленного риска, вырабатываются настоящие мастера, тогда как для правоверных последователей Гутмайера путь этот прочно закрыт. Когда поэтому от мастеров требуют „острой игры", то часто под этими красивыми словами разумеется просто плохая игра.

Нет недостатка и в таких судьях, которые утверждают, что часто мастера из материальных соображений, чтобы не рисковать призом, предпочитают опасностям горячей борьбы верную ничью. Говорить так может только тот, кто плохо знает истинное положение дел. Так как разница в размере турнирных призов, от первого до последнего, быстро увеличивается, то два претендента на призы, делая между собой ничью, в целом получают меньшую денежную сумму, чем та, которая досталась бы им, если бы один из них выиграл у другого Для каждога из них повышение получаемой суммы, в случае выигрыша партии (вместо ничьей) более значительно, чем понижение в случае проигрыша (вместо ничьей). Ясно поэтому, что всякий игрок, — если только он не слишком утомлен к концу турнира, будет всегда играть на выигрыш. Не забудем только одного; то, что в кофейнях часто именуется „острой игрой на выигрыш", в глазах мастера—игра в поддавки.

Обращаясь к Алехину и Капабланке, мы должны констатировать, что в этой „чрезмерной осторожности“ они проявили высшую степень своего мастерства. Пока кому нибудь не удастся победить их другим стилем игры, никто не в праве осуждать их за этот стиль.
Что касается упрека по поводу выбора закрытых начал, то делающие его забывают, что целый ряд лучших представителей атакующего стиля, как напр. Пильсбери, Яновский, Маршалль, почти исключительно начинали правильным дебютом ферзевой пешки. Вспомним кстати, что Ласкер против Капабланки, как в матче между ними, так и позже, в Нью-Йоркском турнире 1924 г., избирал за белых почти неизменно Испанскую партию, которая не принесла ему ни одной победы. Всякому знатоку известно, что в открытых играх, где белые не маскируют своих планов, но сразу, без подготовки, вскрывают центр, они ставят противнику менее сложную задачу, чем в закрытых играх, и потому открытые игры между первоклассными игроками чаще приводят к ничьей, чем закрытые. Что вообще много партий между мастерами оканчивается в ничью, факт всем известный. Но вменять это им в вину, опорочивая тем самым качество их игры, значит хотеть, чтобы они играли хуже и делали больше ошибок. Истинную причину „ничейной эпидемии" уже указали многие мастера, сами страдающие от нее. Раньше всех ее правильно указал Ласкер. Она заложена в правилах шахматной игры, которая — в противоположность другим играм, а еще более, чем формам жизненной борьбы — не допускает никаких степеней и оттенков победы, а знает лишь прямолинейный мат, т.-е. полное торжество или окончательную гибель. Все промежуточные формы, — даже когда превосходство игры одного из партнеров и достигнутый им перевес для всех очевидны, — приравниваются к ничьей, дающей обоим противникам одинаково пол-очка. Но в наше время, когда планомерность стратегии, до тонкости разработанная, сделалась общим достоянием, перестав быть патентованным секретом немногих чемпионов (как было, напр., во времена Стейница), первоклассным мастерам довольно редко удается переиграть один другого в такой мере, чтобы этого было достаточно для выигрыша.

Гораздо чаще искусная стратегия приносит преимущество, которое однако приводит, согласно действующим правилам, только к ничьей. Прямым следствием этого является, что за последние годы шахматное искусство свернуло с пути усовершенствования и уточнения позиционной игры, которого оно придерживалось со времен Стейница и устремилось по другому руслу, намеченному Ласкером — по руслу психологической борьбы. Он состоит в том, чтобы изучив манеру игры противника, вскрыть ее слабости и использовать их (грубо, но красочно выражаясь, „подкузьмить" противника). И это, конечно, не только в отдельных встречах, но и в матчах!
Данным матчем Алехин доказал (мы, впрочем, это и раньше знали), что он лучший психолог, чем Капабланка. Слабые стороны Капабланки известны знатокам дела: это прежде всего некоторая леность мысли, легко переходящая в поверхностность (вспомним хотя бы его игру в первой половине Московского турнира!). Затем пристрастие к упрощению, даже тогда, когда оно не диктуется характером положения. Еще в Нью-Йоркском турнире 1924 г. он свел начисто выигранную партию против Алехина в ничью, благодаря преждевременному упрощению. А в данном матче он, благодаря все той же своей слабости, проиграл Алехину 11-ю партию, в которой долгое время стоял очень хорошо; и это явилось переломным моментом матча...
Эти слабости Капабланки Алехин убедительным образом использовал. Так например, постоянное повторение им одного и того же дебюта действовало на его противника „усыпляющим" образом; (передают, будто он даже на самом деле заснул во время одной из партий!), поощряя его леность и поверхностность. Только этой поверхностностью объясняется, что он не выиграл 27-ю партию. Вторая слабость Капабланки — его пристрастие к упрощению,— находящаяся между прочим, в связи с той же леностью мысли, ставила его в тяжелое положение перед комбинационным стилем Алехина, который даже там, где для не чересчур острого взгляда для этого нет материала, находит пищу для комбинационной выдумки, изобретает маленькие угрозы и сюрпризы, вечно дразня и теребя противника.

Мы должны поэтому признать, что победа Алехина является торжеством справедливости. И мы должны это подчеркнуть, дабы читатель, на основании предыдущих наших рассуждений, не сделал вывода, что Капабланка, в сущности говоря, играет сильнее Алехина, который только — лучший, чем он, психолог. В том то и дело, что втот психологический нажим на Капабланку оказался возможен лишь благодаря полному фантазии, ищущему сложности стилю Алехина. Быть может, в одном смысле Капабланка играет лучше Алехина— именно в том отношении, что он легче, более бегло владеет шахматной доской, вроде того, как, напр., есть люди, необычайно легко и бегло говорящие на каком нибудь языке. Но Алехин говорит на своем шахматном языке более глубокие, более значительные вещи, чем Капабланка: его победа, поэтому, вполне заслуженна.

Семь лет тому назад Ласкер сразился с Капабланкой. Ласкер также психолог, пожалуй даже еще больше, чем Алехин. Почти всех своих противников он сокрушил благодаря именно этому, своему дарованию. Но его великое искусство состояло лишь в том, что он позволял своим противникам играть в свойственном им стиле, провоцируя их на предприимчивость, которая отвечала характеру их стиля, но оказывалась в данных положениях обманчивой. Вспомним хотя бы, как в матче своем с Таррашем, Ласкер сплошь избирал за черных защиты,, которые Тарраш раньше того публично объявил недостаточными. Но уже против Шлехтера, миролюбивого и непобедимого Шлехтера, искусство Ласкера, оказалось бессильным, а еще бессильнее оказалось оно против Капабланки, втого спокойного, равнодушного, лишенного нервов любителя простоты. Оба эти мастера не позволили заманить себя в опасные предприятия. И тогда Ласкер, уже не как шахматный мастер, а как философ, поставил проблему: как можно победить Шлехтера, Капабланку, вообще того, кто прежде всего и больше всего не хочет проиграть, уклоняется от всяих усложнений и лишь во вторую очередь ищет, при случае, шансов на выигрыш?

Проблему эту разрешил Алехин. Победа оказалась возможной лишь в результате длительной борьбы, с помощью непрерывного давления различных чередующихся угроз, усложнений и комбинаций, таких, на какие способен лишь художник с неиссякаемым воображением — Алехин, не давший этим Капабланке ни на минуту возможности прибегнуть к своим излюбленным упрощениям, перевести игру в плоскость чистой техники, в которой он является, бесспорно, величайшим мастером.
Капабланку уже не раз, имея в виду его законченную технику, а вместе с тем, быть может, отсутствие в его игре особенной глубины, сравнивали с часовым механизмом. Пытаясь объяснить поражение Ласкера, я также в то время прибегнул к этому сравнению; именно, я писал, что психологический метод Ласкера бессилен против бездушного механизма. Но вот, сейчас явился художник, показавший, что, не обладая абсолютной точностью, он все же может создать нечто лучшее, чем то, на что способен механизм.

Формулированная Ласкером „проблема Капабланки" разрешена. Отныне встает другая проблема: какой новый метод игры в силах победить метод художника?

Шахматный листок 1928 №1