Б. Блюменфельд

Из воспоминаний старого мастера

I.

Познакомившись в раннем детстве с шахматами, я, в возрасте 12 лет, впервые заинтересовался шахматным отделом в газете «Новости». Примечания были для меня мало понятны. Сильнее всего меня смущал дебют, в то время, главным образом, «испанская». Мне было непонятно, почему после 1. е4 е5 2. Kf3 Кc6 белые играют 3. Сb5, если затем в ответ на а6 они не меняются, а позорно отступают 4. Са4. Недоумение мое было почти столь же значительно, как тогда, когда я, в возрасте 5 лет, прочел в библии, что Мафусаил прожил без малого тысячу лет. Я спросил меламеда (учителя), почему о нем написали только две строчки, а о других, которые меньше жили, написали много. Меламед разрешил мое сомнение, ударив меня линейкой по руке. Сомнение мое с «испанской» было разрешено более безболезненно. Я решил, что это "нарочно" как говорят дети, и перестал смотреть отдел..

Спустя год мне подарили первую шахматную книгу — руководство Дюфреня. Больше всего меня привлекали диаграммы с эффектными комбинациями. Вообще, я нахожу, что шахматные книги (и периодические органы) должны быть обильно и разумеется умело снабжены диаграммами.

Кроме комбинаций, я заинтересовался также концами, поскольку в них находил ответы на вопросы, возникавшие в практической игре. Хуже было с дебютом. В упомянутой книге, разбор дебютов начинается с итальянской, которую я кое-как одолел, но затем идет гамбит Эванса (1. е4 е5 2. Kf3 Кc6 3. Сс4 Сс5 4.b4). Я никак не мог понять, почему вдруг отдается пешка. Может быть, в книге и было объяснено, что это делается с целью выигрыша темпа (с2—с3) для завоевания центра, но такие общие определения еще не были мне доступны. Я опять решил, что это «нарочно» и на этом закончил изучение дебюта.

Несколько я продвинулся в понимании дебюта после участия в местном турнире в г. Либаве в 1901 г. Мне было тогда 17 лет. Я глубоко переживал каждую игранную мной партию.

Через год я уехал учиться в Берлин, где по-настоящему уже окунулся в шахматную жизнь. Особенно процветали шахматисты в кофейной Kaiserhof. Кроме профессионалов и любителей, кофейню посещали известные мастера. Бывал там также чемпион мира Эм. Ласкер.

Иногда он рассматривал какую-либо партию или позицию с другими мастерами. Это было очень интересно и поучительно. Юмористический характер принимали партии его с неким Л., который ничего не понимал в игре, но обожал шахматы и хотел играть только с Эм. Ласкером. «В его игре чувствуется класс», — говорил он. И действительно, Ласкер проявлял класс, разыгрывая, например, дебют за белых следующим образом: 1. е3 2.Ке2 3. Kg3 4. Лg1 5. Kh1 Ладья и конь, таким образом, менялись своим местами. Потом производилась аналогичная перегруппировка другими фигурами, так что ходов через 20—25 у Ласкера все фигуры были на первой горизонтали, но на непривычных местах, в результате чего возникал ряд забавных недоразумений. Для вящей потехи Лескер каждый ход сопровождал глубокомысленными стратегическим или философским рассуждением, притом с самым серьезным видом. Эта игра между лучшим и, вероятно, худшим шахматистом мира привлекала всегда многочисленных зрителей и вызывала всеобщий смех.

Иногда кофейни в рекламных целях организовывали шахматные мероприятия. Известная кофейня Керкау пригласила на сеанс «вслепую» знаменитого Пильсбери. Против Пильсбери были выставлены 45 сильнейших шахматистов Берлина, разбитых на 15 троек, игравших по консультации. О силе противников Пильсбери можно судить потому, что за одной из досок играли по консультации О. Бернштейн, Ланге и Гейльман. Внешность Пильсбери запомнилась мне смутно, он сидел в отдельной комнате, и я его видел только мельком. Помню, что вид у него был типично американский, и он постоянно курил. Несмотря на сильный состав, Пильсбери выиграл около половины партий. Я лично играл по консультации с Э.Коном и некиим Лампертом, сильным первокатегорником, причем играли мы белыми, так как Пильсбери не захотел воспользоваться обычной привилегией сеансера и половину партий играл черными. Запись партии у меня не сохранилась, но начало я запомнил:

1. е4 е5 2.Kf3 Kf6 3.К : е5 d6 4. Kf3 К : е4 5. Кс3 К : с3 6.dc Се7 7. Cd3 0—0 8. h4 (Рассчитывая заатаковать сеансера, игравшего вслепую) 8... Ле8 9. Се3 Kd7 (Распорядитель, передававший этот ход Пильсбери, сказал нам, что он сопроводил его замечанием: «Пусть попробуют меня заматовать») 10. C:h7+ Kp:h7 11. Kg5+ С: g5 12. hg + Kpg8 13. Фh5 Kpf8 14. 0—0—0 Ле6 15. Cd4 c5 16. Фg4, и Пильсбери мог уже вынудить ничью, продолжая 16... Kpg8, но предпочел ответить 16.. .Фа5, несмотря на всю опасность положения. И действительно, в дальнейшем мы могли максимум добиться ничьей, но, играя на выигрыш, даже проиграли.

Помимо кофеен шахматная жизнь шла также по другому руслу — организованных шахматных обществ. Я скоро стал членом студенческого шахматного общества, возглавлявшегося Гейльманом. сильным шахматистом и активным организатором, издававшим также студенческий шахматный орган «Аkаdemische Schachblatter». Гейльман по окончании университета занял видное место в рядах германской социал-демократии. Во время первой мировой войны он стал социал-шовинистом, что в дальнейшем с приходом к власти Гитлера не спасло его от концентрационного лагеря. О его печальной судьбе я узнал из книги «Болотные солдаты», в которой дается яркое описание фашистских застенков.

В шахматных обществах игра была серьезная. Организовывались турниры, матчи с другими обществами, происходили совместные анализы и т.п.

Благодаря студенческому обществу и лично Гейльману, я был допущен в чемпионат Берлина в 1903 г., где участвовали крупные силы, в частности мастера Каро, Кон, Бернштейн, Шпильман и др. Начал я турнир с нескольких проигрышей слабейшим участникам, но затем оправился и занял призовое (5-е) место.

Каждая партия была для меня новым уроком. В партии с Каро оказалось выгодным образование у меня строенных пешек на линии b», которые удерживали пешки «а», «b» и «с» противника, между тем, как на другом фланге у меня был пешечный перевес. В партии с Грегори наличие разноцветных слонов при тяжелых фигурах оказалось решающим фактором для успешной атаки, в интересах которой я пошел на жертву пешки. В партии со Шпильманом его конь оказался отрезанным, но попытки играть на его завоевание были бы бесцельны. В результате специфика положения подсказала мне правильный план — бросить все силы на другой фланг.

Вредно влияла на мою игру излишняя впечатлительность.

Привожу пример моей игры в этом турнире. Черными играл мастер Кон.

1. е4 е5 2. Kf3 Кc6 3. d4 ed 4. К : d4 Сс5 5. СеЗ Фf6 6. Кb5 (Сомнительная, но острая новинка) 6... С : е3 7. fe Фh4 (С целью ослабить пункт h3, что в дальнейшем сказывается) 8. g3 Фd8 (Также хорошо и более острое 8.. .Ф : е4) 9. Фg4 Kpf8! (Слабо 9. . .g6) 10. Фf4 d6 11. Сс4 Ке5 12. 0—0 (В надежде на 12. ..Сh3 13. Ф:f7+ К : f7 14. Л: f7+ Kpe8 15. К : с7+) 12... Kh6 (Имея в виду в дальнейшем добиться размена ферзей; проще 12. ..Kf6) 13. СbЗ СhЗ 14 КсЗ! (Безнадежно 14. Лf2 g5 15. Фf6 Ф : f6 и т. д., уходить же ладьей с линии «f» — значит лишиться всяких практических шансов) 14..С : f1 15. Л : f1 а6 16. Кd4 Фf6 17. Kd5 Ф : f4 18. Л : f4! (Отказываясь от соединения пешек, лишь бы сохранить открытую линию «f»; теперь белые грозят 19. Ке6+ Kpg8 20. Ке7Х, чем и вызван последующий ответ черных) 18.. .Кcб 19. Ке6+ Kpg8 20. Ке:с7 Лс8 21.Ке6! Теперь после 21.. .fe 22. Ke7+ К : е7 23 С : е6+ Kf7 24. Л : f7 белые останутся в конце концов с материальным перевесом.

II.

После Берлинского турнира я забросил было игру и переехал учиться в Гейдельберг. Однако через полгода, проезжая через Берлин, я снова там застрял и еще больше прежнего отдался шахматам. Обычными моими партнерами в полусерьезных партиях были Бернштейм, Шпильман и Нимцович. С Бернштейном у меня был стандартный результат 2:1 в его пользу. Черными я проигрывал подавляющее большинство, белыми же я выигрывал не менее 50% партий. Со Шпильманом результат был равный. Белыми он играл королевский гамбит большей частью Альгайера. Игра со Шпильманом была полезна для выработки навыков защиты.

Знакомство мое с Нимцовичем мне памятно и поныне. Нас свел общий знакомый, расхваливший мне приезжего юношу, как блестящего математика и гениального шахматиста.

Познакомившись, мы тут же сели за доску. Нимцович пожертвовал фигуру, а затем предложил жертву другой. Я благоразумно отклонил вторую жертву, и без труда выиграл. Впечатление каждого из нас о своем партнере было одинаковое, а именно, что можно ему дать «лошадку» вперед. По молодости лет мы это друг другу высказали, что не помешало нам, однако, сблизиться. В дальнейших встречах я убедился, что Нимцович, действительно, представляет совершенно исключительное явление. Припоминается такой случай.

Как-то он вернулся домой (мы жили одно время вместе) под самое утро и разбудил меня, чтобы показать окончание только что игранной партий с Э. Коном.

Я очень рассердился, так как мне нужно было утром идти в университет, но когда я все-таки согласился посмотреть окончание, то весь гнев прошел: это действительно было что-то изумительнее; у него нехватало двух качеств, но этюдными ходами он добился выигрыша. Ни один шахматист не производил на меня непосредственно такого сильного впечатления глубиной и оригинальностью замыслов, как Нимцович, даже больше, чем впоследствии Алехин, которого я тоже хорошо знал с юношеских лет.

III.

В конце 1905 г. я был приглашен в Петербург для участия в IV Bceроссийском шахматном турнире.

В прекрасную морозлую погоду я приехал в северную столицу. Настроение несколько омрачалось необходимостью позаботиться о ночлеге. Прямо с вокзала я поехал к Сабурову, важному чиновнику и шахматному меценату, который согласовывал «в сферах» вопрос о «праве жительства» евреев—участников турнира. Величественный швейцар объяснил мне, что «его превосходительство» встанет в 12 часов и после завтрака уедет в «Присутствие». Мне нe хотелось дожидаться, и я ушел, решив, что вечером увижу его или его сына, известного шахматного энтузиаста, и тогда разрешится вопрос с ночлегом. Скитаясь в ожидании вечера по городу, я встретил земляка-студента, который, на всякий случай, дал мне адрес своего приятеля, где можно переночевать. Вечером в собрании было большое оживление в связи с предстоящий турниром. Обменивались впечатлениями о шахматной жизни в Петербурге и заграницей, рассматривали интересные позиции. Время прошло незаметно. Поздно ночью стали прощаться. Сабуровых, как на грех, не было. Мне показалось унизительным сознаться перед новыми знакомыми в своем положении «беспризорного», и я решил пойти переночевать по данному мне адресу. И сейчас помню, как трепетало мое сердце, когда я шел по пустынным улицам города. На каждом перекрестке городовой вызывал у меня тревожные мысли, так как стоит ему только захотеть и он может меня отправить в участок как не имеющего «права жительства». И еще мучила беспокойная мысль, удастся ли проскочить мимо дворника, который в каждом доме обычно дежурил у ворот целую ночь напролет. Все обошлось. «Страж порядка» богатырски храпел у самой калитки. В квартиру меня впустили, не поинтересовавшись даже кто я.

Через несколько дней начался турнир. Среди участников его следует особо отметить корифеев Чигорина и Алапина и лодзинцев Сальве и Рубинштейна, считавшихся опаснейшими конкурентами Чигорина.

В первой партии мне пришлось встретиться с Сальве. Меня поразила его спокойная манера игры. Обдумав ход, он сначала записывал его и только затем уже делал на доске. Я тогда же оценил значение этого приема, помогающего избегать слишком поспешных ходов, но и до настоящего времени не могу заставить себя следовать ему на практике. Привожу начало этой партии, в которой я играл черными.

1. е4 е6 2. d4 d5 3. Кс3 Kf6 4. Cg5 Cb4 5. е5 h6 6. ef  hg 7. fg Лg8 8. Фh5 Фf6 9. Kf3? Ф:g7 10. 0—0—0.

10... Cd6! (Отказываясь от шаблонного 10. ... С : сЗ и имея в виду использовать неудачное положение белого ферзя. Теперь грозит 11... Лh8 12. Фg4 f5 и т. д. Не спасает 11. Kpbl g4 12. Ке5 Лh8 13. Ф : g4 С:е5) 11. Ke1 g4 12. f3 Kd7 (Привлекая новую фигуру для охоты на ферзя) 13. Фh4 Лh8 14. Ф: g4 Фh6+ 15. f4 (Нельзя 15. Крb1 Kf6 16. Фh3 Фg7) 15... Ф : f4+ 16. Ф : f4 С : f4+ 17. Крb1 Л:h2, и черные выиграли пешку, а затем, после интересной борьбы, и партию. По окончании партии Сальве стал спокойно разбирать ее, ничем не проявляя своего огорчения или неудовольствия. Редкий партнер! Следующие 5 партий я тоже выиграл и уже мнил себя первым призером. Помню разговор свой с Рубинштейном после 5-го тура. В этом туре Избинский, играя с Чигориным, подставил ферзя в остром положении и сдал партию, но уже после того, как у Чигорина оказалось просроченным время. Турнирный комитет засчитал партию проигранной Чигориным Чигорин заявил о своем несогласии с этим решением и вышел из турнира.

Большинство участников, в том числе и я, просили турнирный комитет пересмотреть свое решение. В связи с этим Рубинштейн заметил мне: «Чего вы хлопочете, ведь вам же выгоднее, чтобы выбыл такой опасный конкурент», на что я возразил: «Первый приз мало интересен без Чигорина. К тому же у меня против него белые, и выигрыш мне обеспечен». Отрезвление наступило после 7-го тура, когда я встретился с Рубинштейном. Привожу эту партию, в которой я играл черными.

1. d4 d5 2. Kf3 Kf6 3. е3 Сf5? 4. c4 е6 5. ФbЗ Кc6? (В состоянии растерянности от плохого дебита, я пускаюсь на ловушку 6. Ф:b7? Кb4 7. КаЗ Лb8 8. Ф : а7 Лa8 и т. д.; лучше было 5. ... Фс8) 6. с5! Лb8 7. Сb5 Се7 8. Ке5 0—0 9. С :с6 bc 10. К:с6! Л:bЗ 11. К: d8 Лb8 12. Кc6. и черные скоро сдались. Только после этого позорного проигрыша я осознал всю сложность защиты В ферзевом дебюте: для поддержания центра приходится играть е7—еб, но тогда запирается слон с8; если же выводить ферзевого слона до хода е7—еб, то получается еше хуже благодаря ослаблению пункта b7 и диагонали а4-е8. Несмотря на этот проигрыш, я еще некоторое время держался, но затем Проиграл острую партию Романовскому, старшему брату П. А. Романовского. Окончательный же удар мне был нанесен Левитским. Этот исключительно одаренный шахматист шел неудачно в турнире. Однако, несмотря на свой спортивную незаинтересованность, он играл со мной превосходно, и перерыву достиг некоторого преимущества в эндшпиле с легкими фигурами, в котором при лучшей защите я мог, вероятно, добиться ничьей. Как раз во время получасового перерыва мне было передано письмо Бернштейна из Берлина, в котором он поздравлял меня с хорошим турнирным положением и, между прочим, предостерегал: «Бойтесь Левитского». Под влиянием этого предостережения я хотел предложить ему ничью, но когда вновь сел за игру, то раздумал. Дело в том, что Левитcкий страдал пристрастием к алкоголю, как и многие в то время талантливые люди, обреченные на жизнь в глухой провинции царской России. В партии со мной он еше до перерыва опустошил несколько бутылок пива. За время же перерыва весь довольно большой столик заполнился пустыми бутылками. Я решил, что в таком состоянии он обязательно что-нибудь «зевнет», и стал избегать упрощений, Он, однако, не только не зевнул, а чрезвычайно тонко провел трудный эндшпиль; этот эндшпиль был потом напечатан в заграничной прессе, как прекрасный образец использования преимущества двух слонов.

Хотя результат турнира — дележ второго и третьего приза с Рубинштейном — и был для меня крупным успехом, но я был разочарован. Ясно было, что мне нужно серьезно заняться дебютом.

Через несколько месяцев после турнира я переехал в Москву, где затем поступил в университет, и шахматы временно отошли для меня на второй план.

Источник: "Шахматы в СССР" 1946